Русские инородные сказки - 2

Фрай Макс

Ну, что тут делать-то? Пересадили пахана в общую клетку, он там за полчаса порядок навел. А молодого обезьяна, который ручку крутил, пересадили в отдельную клетку, дали ему отдельную самку, и крутил он себе ручку до глубокой старости. И детей и внуков своих тому же научил — он вобще способный оказался. Он потом даже разговаривать научился — правда, на языке глухонемых, но всё-таки. Не всё же, блин, так сразу: эволюция — процесс постепенный, и не все к ней одинаково способны.

Кстати, из той полсотни обезьян способных оказалось процентов пять, не больше. Остальных помурыжили-помурыжили, да и выгнали обратно в лес, чтобы зря харчи не переводили.

И так с тех пор и повелось: тупые обезьяны в лесу живут, а умные — в клетке. И кому из них лучше, хрен поймешь. Наверно, всем по-своему хорошо.

Из сборника "Новые Сказки"

ПИСАТЕЛЬ И САМОУБИЙСТВО

Приходит к писателю самоубийство и говорит: давай убьемся! А писатель как закричит: ура! вот это идея! — и сразу прыг в окошко, с девятого этажа, и головой об асфальт — и сразу убился. Вот такой вот, блин, писатель.

Тогда приходит самоубийство к другому писателю и говорит: давай убьемся? А тот писатель говорит: подожди, сейчас вот строчку допишу, и сразу убьемся. Берет, значит, дописывает строчку, потом вынимает пистолет — и как выстрелит себе в голову. И сразу убился, и стал после этого очень знаменитым и полезным.

Тогда приходит самоубийство к еще другому писателю и говорит: давай убьемся. А тот писатель сразу задумался: оно, конечно, в этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно… — короче, вы меня понимаете. Убился и этот писатель, причем не в хорошем смысле, а вполне реально, значит, убился. Насмерть.

А тогда самоубийство приходит к вобще другому писателю и говорит: давай убьемся. А вобще другой писатель говорит: нет, не надо убиваться, давай лучше просто покурим. А самоубийство говорит: просто не получится. У меня сегодня такая тема, что по одной хапке — и сразу убьемся. А писатель говорит: ну, если такая тема — значит, это судьба. Убей меня, самоубийство!

И с этими словами выключает компьютер и налаживает бурбулятор. А самоубийство достает свою тему, и вот они по разу хапнули, а писатель говорит: давай еще по разу. Не распробовал я что-то. А самоубийство говорит: да ты, брат, наглухо убит! Просто ты еще не понял, подожди немного. А писатель говорит: ладно, давай подождем.

И вот они сидят, прихода ждут — или не ждут, а просто так втыкают молча, типа музыку слушают, или я не знаю. А музыка, между прочим, реально отстойная — Кристина Орбакайте из радиоприемника; но сегодня она совсем даже не попсовая, а глубокая, мягкая, свежая, добрая, бодрая и реально запредельная, да. Вот так вот, значит, тётя Крыся сегодня круто выступает. По радио. Но вот она, значит, выступила, потом реклама пошла, и тут писатель самоубийству говорит: а знаешь, что? Самоубийство говорит: не вопрос. И насыпает еще один колпачок.

А реклама, между тем, всё свирепеет, и что-то в ней такое слышится, что ни в сказке, ни в стихах, ни пером, ни топором, ни вобще! Писатель хапнул и говорит: вот это, бля, реклама! Гыыыы! А самоубийство тоже хапнуло, за компанию, и тоже попыталось в рекламу врубиться, но. Всё-таки, не каждому это дано, в рекламу врубаться: там иногда такие темы всплывают, вроде и простые совсем, а вот поди ж ты! Как-то всё оно по-хитрому, много слов и все смешные, но если вдуматься, то всё там очень небуквально, девяносто тайных смыслов, и все для нас обидные. Короче, блин, писатель — ты, это… Ты бы выключил радио да включил бы что-то более позитивное, а то аж попускает от такой рекламы!

А

писатель говорит: это не реклама. Это уже новости. Но, в общем, не важно. Мы сейчас еще покурим и поищем правильную кассету. Вот ты, самоубийство, чего бы ты хотело бы послушать? И от этого вопроса самоубийство впадает в реальный коматоз, потому что таким вопросом — ну, в общем, вопрос реально некорректный, когда у тебя в голове две тыщи разноцветных букв, и надо из них какое-то название составить, а они, блин, больше двух не собираются, хихикают и разлетаются по темным закоулкам.

Тем временем писатель насыпает еще один колпачок, а по радио снова какая-то музыка, и очень в тему, что-то про маленьких девочек, такое душевное, что хочется плакать навзрыд. И вот самоубийство со слезами на глазах хапает из бульбика, оседает на стул и дальше уже как сквозь вату. То есть, пол вертится, потолок вертится, стены местами меняются, и откуда-то издали доносится одинокий голос писателя: Хорошо сидим! Только вот еще не курили…

Самоубийство говорит: куда тебе уже курить? Ты и так уже в хлам! А писатель отвечает: нет! я адекватен! Тогда самоубийство задает ему проверочный вопрос: сколько будет семью восемь? А писатель спрашивает: а тебе-то зачем? Самоубийство говорит: а затем! Для проверки адекватности, короче. А писатель говорит, ну если для проверки — тогда сорок восемь. И самоубийство внутренне с этим соглашается, хотя где-то как-то понимает, что писатель его обманул, но никак не может понять, где и как. Ну, то есть, ответ вроде правильный — но писатель при этом явно неадекватный, и надо ему доказать.

Тогда самоубийство спрашивает: а вот, например… Кто написал?… — войну и мир! А писатель без запинки отвечает: Анна Каренина. Самоубийство говорит: ну, нет! Войну и мир ведь этот написал — этот — ну, в общем, мужик с бородой. А писатель говорит: мужик с бородой — это я. Во, смотри, бородища какая! И сразу бороду свою взъерошил, и стал похож на Бармалея какого-то. И вся тема от этого необратимо запуталась, трудно как-то до кучи связать Анну Каренину и Бармалея. Хотя, с другой стороны, неадекватность явная.

И вот самоубийство задает ему третий вопрос, самый трудный и провокационный: Слы, мужик с бородой, а ты вобще чего написал? Писатель же без тени смущения ему отвечает: а ты не знаешь? Самоубийство говорит: не знаю. А писатель: ну, а я, что ли, знаю? Я, вобще, не потому писатель. Я по жизни писатель. Но я, кстати, до фигищи всего понаписывал. Сегодня, например, такую шнягу написал, называется: Писатель и Самоубийство. Короче, это как приходит к писателю самоубийство и говорит: давай убьемся. А писатель говорит…

Тут самоубийство как закричит: и неправда! Это не ты написал, это на самом деле было! А писатель говорит: так, на самом-то деле, всё на самом деле было. И есть, и будем, я надеюсь. Или, ты думаешь, уже не будем?

Самоубийство сразу понимает, к чему он клонит. И говорит: нет. Сегодня точно уже не буду. Убил ты меня, писатель. И с этими словами сползает на коврик и — ну, вот это, знаете, когда всё слышишь и всё понимаешь, но говорить и двигаться уже не можешь? РубанькО, короче. А писатель делает себе еще один колпачок, лихо раскуривает, а потом разбирает бульбик, включает компьютер и садится записывать вот эту вот телегу. О том, как один писатель самоубийство победил. Потому что правильный писатель, он же ж завсегда самоубийство победит. Была бы идеология позитивная. А можно даже и без идеологии, но это уже труднее.