Русские исторические женщины

Мордовцев Даниил Лукич

Вот в каких трогательных выражениях сам Иван Васильевич говорить об этих последних днях Анастасии, в письмах к Курбскому, жалуясь на недоброжелательство и жестокость к Анастасии Сильвестра и Адашева, на их самовластие:

«Заболею ли я, царица, или дети – все это, но вашим словам, было наказание Божие за наше непослушание к вам. Как вспомню этот тяжелый обратный путь из Можайска с больною царицею Анастасиею! За одно малое слово с ее стороны явилась она им (Сильвестру и Адашеву) непотребна, за одно малое слово ее они рассердились. Молитвы, путешествия по святым местам, приношение и обеты во святыне о душевном спасении и телесном здравии – всего этого мы были лишены

лукавым умышлением; о человеческих же средствах, о лекарствах во время болезни и помину никогда не было».

Несмотря на всю кротость Анастасии, бояре не любили ее собственно потому, что боялись преобладания ее братьев, Захарьиных-Кошкиных. Бояре сравнивали Анастасию с Евдокиею, женою византийского императора Аркадия, гонительницей Иоанна-Златоуста, разумея под этим последним Сильвестра.

«На нашу царицу Анастасию, – говорит царь, – ненависть зельную воздвигше и уподобляюще ко всем нечестивым царицам… егда супротив зла вашего бысть».

Видно, однако, из этих последних слов Ивана Васильевича, что Анастасия не была безмолвной жертвой своих недоброжелателей: она им досадила и словом («сумное слово малое») и делом («супротив зла бысть»).

После поездки на богомолье, о котором говорить царь, Анастасия умерла. Это было 7 августа 1560 года.

Иван Васильевич подозревал, что она погибла от Сильвестра и его партии. В покаянной речи своей перед собором святителей Иван Васильевич, прося разрешения вступить в четвертый брак с Анною Колтовскою, говорить об Анастасии, что прожил с нею тринадцать с половиною лет; но, – прибавляет он, – «вражьим наветом и злых людей чародейством и отравами царицу Анастасию извели».

В какой мере Иван Васильевич опасался за жизнь и спокойствие Анастасии с детьми и как старался вперед оградить ее от врагов, видно из подробной записи, взятой им с своего соперника князя Владимира Андреевича Старицкого после рождения Анастайей второго сына Ивана. Вот к чему, между прочим, обязывался этою записью старицкий князь: «Если мать моя княгиня Евфросинья станет подучать меня против сына твоего, царевича Ивана, или против его матери, то мне матери своей не слушать и пересказать ее речи сыну твоему царевичу Ивану и его матери в правду, без хитрости. Если узнаю, что мать моя, не говоря мне, сама станет умышлять какое-нибудь зло над сыном твоим, царевичем Иваном, и над его матерью, над его боярами и дядьками, то мне объявить о там сыну твоему и его матери в правду, без хитрости, не утаить мне этого никак по крестному целованию. А возьмет Бог и сына твоего царевича Ивана и других детей твоих не останется, то мне твой приход весь исправить твоей царице, великой княгине Анастасии».

Но видно, что этого обязательства он не исполнил или по отношению к Анастасии, е или относительно ее детей: княгиня Евфросинья, всегда говорившая много «бранных речей», была пострижена, а сын её, Владимир Андреевич Старицкий, казнен.

Курбский, однако, ограждает невинность недоброжелателей Анастасии, называет клеветой молву, будто Анастасию погубил Сильвестр и его друзья, и сочинителями этой клеветы называет Захарьиных-Кошкиных.

«Егда цареви жена умре, – говорить он, – Захарьевы реша, аки бы очаровали ее оные мужи (Свльвестр и Адашев), подобно чему сами искусны и во что веруют, сие на святых мужей и добрых возлагали. Царь же буйства исполнився, абие им веру ял».

Сильвестр и Адашев, узнав будто бы об этом «буйстве царя по поводу подозрения в отравлении Анастасии, посылали ему неоднократное «епистолии», чтобы он приказал расследовать это дело и обсудить. «Епистолий» этих, будто бы, Захарьины не допускали

к царю, как равно не допускали и самих сочинителей эпистолий – Сильвестра и Адашева.

– Аще, – говорили будто бы царю Захарьины-Кошкины, – припустили их к себе на очи, очаруют тебя и детей твоих, а к тому любяше их к все твое воинство и народ нежели тебя самого; побиют тебя и нас камением. Аще ли и сего не будет, обвяжут тя паки и покорять тя паки в неволю себе.

Вообще же смерть Анастасии – дело очень темное.

Впоследствии Иван Васильевич прямо писал Курбскому, что они, враги его, отняли у него Анастасию: «А с женою вы меня про что разлучили? Только бы у меня не отняли юницы моея, ино бы кровавы жертвы не было» (т. е. всех тех жестокостей, которыми полна остальная, страшная жизнь Грознаго).

В день похорон Анастасии, – говорит летописец, – «вси нищие а убозии со всего града приидоша на погребение не для милостыни»: – это действительно, замечательная похвала покойнице.

XI. Еще жены Грозного – законные и морганатические: Марья Темрюковна-черкешенка, Марфа Васильевна Собакина, Анна Колтовская, Марья Долгорукая, Анна Васильчинова, Василиса Мелентьева

Царь Иван Васильевич Грозный, по смерти первой супруги своей, царицы Анастасии Романовны, возымёв намерение вступить во второй брак, для того, чтобы вторая супруга могла, вместо родной матери, воспитать маленьких детей его, оставленных рано умершею Анастасиею, – стал искать себе невесту, не задаваясь уже мыслью жениться исключительно на девушке из своего собственного государства, а взять хотя бы и из иных земель.

В то время, по смерти польского короля Станислава-Августа, в польской земле оставалась невестою сестра его, королевна Екатерина, и царь Иван Васильевич, отчасти по политическим расчетам, решился жениться на польской королевне.

Он спросил у митрополита – позволителен ли будет этот брак, так как тетка Грозного, Елена Ивановна, была замужем за дядей искомой царем невесты Екатерины, за великим князем литовским и королем польским Александром, – и митрополит нашел этот брак позволительным.

Тотчас же обсуждено было, как жить в Москве будущей невесте царя до перехода в православие: решено было, что на сговоре боярам с польскими панами о крещении не поминать, а начнут говорить паны, чтоб оставаться невесте в римском законе, то отговаривать их от этого, указывая на княгиню Софью Витовтовну и на сестру Ольгерда, бывшую за князем Владимиром Андреевичем серпуховским, который крещены были в православие; а не согласятся паны, то и дела не делать.

В Польшу отправлен был послом и сватом Федор Сукин.

«Едучи тебе дорогою до Вильны, – наказано было Сукину, – разузнавать накрепко про сестер королевских, сколько им лет, каковы ростом, как тельны, какова которая обычаем, и которая лучше? Которая из них будет лучше, о той тебе именно и говорить королю. Если больше 25-ти лет, то о ней не говорить, а говорить о меньшой; разведывать накрепко, чтоб была не больна и не очень суха; будет которая больна или очень суха или с каким-либо другим дурным обычаем, то об ней не говорить – говорить о той, которая будет здорова и не суха и без порока. Хотя бы старшей было и более 25-ти лет, но если она будет лучше меньшей, то говорить о ней. Если нельзя будет доведаться, которая лучше, то говорить о королевнах безымянно, и если согласятся выдать их за царя и великого князя, то тебе непременно их видеть, лица их написать и привезти к государю. Если же не захотят показать тебе королевен, то просить парсон (портретов) их написанных».