Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Панов Дмитрий Пантелеевич

С десятого сентября летчики уже ощущали острую нехватку горючего для ведения нормальной боевой работы. Из-за его отсутствия командование перестало ставить перед нами ежедневные боевые задачи. Питание летного состава резко ухудшилось. Летчикам давали лапшу с небольшим кусочком мяса. Кормить пилотов таким образом просто нельзя. К тому времени жара окончательно спала, рано пошли нудные осенние дожди. Мы сидели на аэродроме голодные и в полном унынии, в то время как немцы резко усилили обстрел Киева и его бомбардировки — в перерывах между дождями.

Девятого и десятого сентября, при низкой облачности, дожде и плохой видимости, наша эскадрилья высылала пары самолетов на разведку вокруг Киева. Сведения были неутешительными: от южной оконечности Голосеевского леса до станции Боярка, далее по западному берегу реки Ирпень на Пущу Водицу и дальше до Днепра немцы устанавливают, вкапывая в землю, до двадцати дивизионов артиллерии для обстрела Киева, и мы ничем не можем им помешать. Десятого — пятнадцатого сентября истребители и бомбардировщики противника стали появляться над городом днем и ночью. Несколько раз наши «Чайки» поднимались в воздух для их перехвата на встречных курсах, пытаясь догнать — всякий раз безрезультатно. Немцы увеличивали скорость, и наши «Чайки» болтались далеко сзади.

Десятого сентября Киев, который был прекрасно виден с Броварского аэродрома, в частности, Лавра и Печерские холмы, то закрывался пеленой дождя и зловещими черными тучами, то порывы

ветра относили эту пелену в сторону. В середине дня затрещал телефон, и я поднял трубку. Капитан Мельник из штаба дивизии передавал, что над зданием построенного перед войной Верховного Совета УССР в «окнах» среди облаков, примерно на высоте 100 метров, не встречая никакого сопротивления с земли, кружится тяжелый немецкий бомбардировщик, который, судя по всему, никак не может выйти на цель из-за плохой видимости. Но если не отогнать его сейчас, то он обязательно, в конце концов, положит бомбы по зданию Верховного Совета Украины. Мы взлетели парой. К сожалению, не помню сейчас фамилию своего ведомого. Перелетели Днепр и сделали круг над Печерском. Никого. И вдруг, на пересекающихся курсах, метрах в пятидесяти проходим рядом с тяжелым немецким четырехмоторным бомбардировщиком «Дорнье-215», неуклюже ворочающимся в застланном туманом и непогодой киевском небе. Под стеклянным колпаком я хорошо различал лица немецких пилотов за штурвалами. Застекленная кабина называлась в авиации «Моссельпромом». Мы были так поражены нежданной встречей, что ни я не успел открыть пулеметный огонь, ни две пулеметные спарки с бомбардировщика. Мгновение, и мы разошлись по-хорошему, растворившись в непогоде. В эти две секунды была реальная опасность столкновения. Этих дальних бомбардировщиков у немцев было не так много, за всю войну я видел их раза четыре. Итак, мы разошлись по-хорошему, и я пошел на второй круг над Печерском. Минут через пять в пелене непогоды снова вырисовывается мощный хвост «Дорнье», украшенный свастикой. На этот раз мы не упустили случая и с дистанции примерно триста метров открыли огонь по двигателям. Пулеметные спарки немцев с турелей живо отвечали. Дуэль ограничилась двумя длинными очередями и «Дорнье», дав газ, с набором высоты нырнул в облачность. Честно говоря, я думал, что больше его не встречу. Но немец попался упрямый, да и их самоуверенность росла с каждым днем по мере успехов — вот-вот возьмут Киев. И минут через семь барражирования мы снова встретили немца на встречных курсах градусов под 90. Мы дали дружный огонь по курсу бомбардировщика, пилоты которого уже не могли отвернуть тяжелую машину, и «Дорнье» сам вошел в струю пулеметного огня. Один из двигателей задымился. Бомбардировщик, заревев моторами, как огромный черный шмель, на этот раз окончательно скрылся среди облачности. Сколько мы ни искали его, чтобы добавить в третий раз — безрезультатно. Дня через два нам сообщили, что тяжелый бомбардировщик немцев рухнул на их территории, не дотянув до аэродрома с отгоревшим, из-за пожара двигателя, крылом. Тот ли? Возможно и тот, но нам, к середине сентября, было уже не до подсчета нанесенных врагу боевых потерь. Обстановка ухудшалась с каждым часом. Падал боевой дух летчиков — появился и у нас еще один хитрец: младший лейтенант Евгений Иванович Чернецов.

11 сентября 1941 года моя шестерка штурмовала колонну противника на шоссе Козелец — Бровары. Чернецов был у нас уже на примете. Он повадился самовольно улетать с поля боя и, бросая своих товарищей на произвол судьбы, самостоятельно приземлялся на аэродроме. Мы прилетаем с боевого задания, а он уже успел и чаю попить. Или, например, вылетаем на штурмовой налет, чтобы помочь нашей отступающей пехоте зацепиться за складку местности и хоть немного окопаться. Штурмуем немецкие порядки, а Чернецов крутится в стороне над дальним лесом на высоте 30–40 метров, чтобы слиться с зеленой кроной деревьев. Любил он также ссылаться на неисправность пулеметов, для этого на земле до тех пор давал длинные очереди, пока пулемет и в самом деле не заедал. Эта скотина задала мне хлопот.

Еще до войны Чернецов находил возможным после посадки эскадрильи, когда мы все еще часа два помогали техникам заправлять самолеты и закатывать их в ангар, помахивая сумкой, направляться отдыхать в военный городок. Мне приходилось, уже в Броварах, во время боевых вылетов взлетать последним, чтобы проследить за взлетом Чернецова. Все взлетели, а Чернецов дрочит свои пулеметы, ожидая, когда заклинит, кричит: «Не стреляют!» Подруливаю к нему на взлетной полосе, зажимаю газ и предлагаю пересесть в мою кабину, в своем самолете я уверен. Он, злобно что-то ворча и бросая на меня косые взгляды, садится в кабину моего самолета и начинает гонять уже мои пулеметы длинными очередями, расходуя боезапас и стараясь заклинить. Машу ему кулаком и с трудом заставляю взлететь. Уже над полем боя Чернецов снова теряется из виду. И это в боевой обстановке, когда мы порой получали новое боевое задание, еще не успев толком приземлиться после предыдущего. Совесть Чернецова абсолютно не мучила. Это был злобный, коварный и мстительный человек, упорно отстаивавший свое право сохранить свою жизнь. Замучившись с ним возиться и разоблачать его хитрости, опасаясь, как бы ребята его не пристрелили (после одного из воздушных боев, когда моя группа после штурмовки колонны немецких автомашин выдержала еще и тяжелейший воздушный бой с шестеркой «М-109», Миша Деркач сбил одного «Мессера», а три самолета, в том числе и мой, были изрядно побиты, — летчики, приземлившиеся после того вылета, где Чернецов снова уклонился, кричали: «Расстрелять подлеца!»), мы направили его в штаб полка. Сопроводили соответствующими рекомендациями. Но сам известный трус, Тимоха Сюсюкало, наш доблестный командир полка, понял душу Чернецова и приказал оставить его в эскадрилье, продолжая воспитывать: «Нужно найти в нем человека». Почувствовав влиятельную поддержку, Чернецов сделался осторожнее, но затаил на нас с Шишкиным злобу, и искал момента поквитаться. Таким образом, сволочь Тимоха Сюсюкало подложил в нашу эскадрилью мину замедленного действия, которая и взорвалась в свое время. Наши доблестные особисты и отцы-командиры бдительно следили, чтобы никто не сказал ничего против товарища Ворошилова — сразу окажешься на Колыме. А вот уклонисты в бою, в отличие от левых и правых уклонистов, имели полную свободу рук и пользовались поддержкой начальства. Их даже любили, в отличие от фронтовых работяг, которые критически относились к деятельности руководства. Подлецы с полуслова понимали подлецов и покрывали друг друга. Вообще, значительная часть моей жизни прошла во времена, которые я бы назвал эпохой проходимцев. Они, как дерьмо, плавали сверху, везде и всюду, подтапливая порядочных людей. Думается, очень правильно Рой Медведев говорит сейчас о двух партиях: паразитов и творцов — работяг, на шее которых сидела вся эта банда. Да, суровым материализмом обернулось стремление к социальной утопии. Итак, Чернецов оставался в эскадрилье, а события принимали все более грозный оборот.

Снова повторюсь — подлецам прекрасно жилось еще и потому, что цена человека в нашей армии, которая тоже состояла из двух частей, была минимальной. Нужно также отметить разгильдяйство, как национальную черту характера. В августе 1941 года Вася Шишкин, прилетев из тяжелого боя, забыл выключить тумблер электросети для пуска ракет. Можно понять летчика, забывшего это в тяжелом бою, но техники были обязаны проверить выключение электросети перед подвеской новых ракетных снарядов на пусковые рейки: технология была такова — подвешивался реактивный

снаряд и в пистолет, нацеленный в сопло снаряда вставлялся маленький пиропатрон — при включении системы пиропатрончик загорался, пистолет подавал его в сопло ракеты, заряд которой вспыхивал, и происходил пуск. Техник-лейтенант Стаин забыл проверить отключение электросистемы пуска ракет и после подвески реактивного снаряда произошел его произвольный пуск — первая же ракета слева, в которую вставился пиропатрон, сорвалась с плоскости и, обдав струей огня солдата, который этим занимался, улетела километра за два, разорвавшись над расположением нашей воинской части на высоте 200 метров. Парень — солдат был сильно обожжен: обмундирование превратилось в лохмотья. Самое паршивое, что огненная струя в момент самопроизвольного пуска ударила его между ног. Не знаю, как сложилась судьба этого солдата, которого мы отправили в госпиталь, но никто за это происшествие не ответил. Техник — лейтенант Стаин объяснял, что забыл, мол, и вся недолга. Так он объяснял тогда, и через несколько десятилетий после войны, когда я его встретил в санатории на озере Иссык-Куль.

12 и 13 сентября 1941 года нам стало окончательно ясно, что лавину немецкого наступления остановить некому, и наши войска ожидает неминуемая катастрофа. Эти два дня, мы по несколько раз вылетали на разведку и видели, что войска противника вплотную приблизились к Броварам и Борисполю на востоке. Кольцо сжималось. Наши войска, оказавшиеся в нем, заметались. Штаб нашего 43-го истребительно-авиационного полка и первая эскадрилья под командованием Евгения Петровича Мельника с аэродрома возле села Савинцы перебазировалась на Святошинский аэродром, откуда, после его обстрела немецкой артиллерией, перелетели на аэродром в Борисполе. Практически все киевские аэродромы уже были под обстрелом артиллерии противника. У нас под Броварами было относительно спокойно. Мы по-прежнему продолжали летать на разведку войск противника и видели, как длинные колонны танков и мотопехоты противника продвигаются из района Нежин — Бахмач — Конотоп к югу, навстречу немецким войскам, наступавшим из Черкасс и Кременчуга на север. Как будто бы краб выдвигал свои клещи глубиной до 200 километров каждая. Киев оставался далеко в тылу немецких войск. Ощущение было таким, как будто на нашей шее затягивают петлю. Мы обращались к командованию с тревожными вопросами, но наши штатные пропагандисты из полка и дивизии уверяли, что этого немецкого окружения не следует бояться. К нам на помощь идут свежие войска из района Харькова и Полтавы, которые, мол, ликвидируют угрозу вражеского окружения. Прекрасно зная цену подобным обещаниям, мы в это мало верили. В ночь с 16 на 17 сентября кольцо киевского окружения замкнулось, правда, неплотно — еще были некоторые разрывы в немецких линиях, которые позволяли бы нашим войскам выходить на восток. Но скоро подвижные немецкие соединения закрыли и их. Мы оказались в мешке. Проклятый грузинский ишак получил, что хотел.

За годы войны мне не раз приходилось наблюдать поведение войск, оказавшихся в окружении. Должен сказать, что если Гитлер с моей точки зрения, поступил совершенно правильно, приказав немецкой группировке под Сталинградом оставаться на месте и биться до конца, отвлекая наши войска от развития успеха, спасая, таким образом, отходившую с Кавказа немецкую группировку — группу армий «А», то под Киевом дело обстояло совсем по-другому. Окруженные войска находились в плену дезинформации и были совершенно не подготовлены к действиям в условиях окружения, не понимали своего места в стратегической игре и цели своего сопротивления. Плюс ко всему, если немцы под Сталинградом до самого конца осуществляли уверенное управление войсками, то наши оболдуи потеряли его сразу. Поведение войск, оказавшихся в кольце — важнейший фактор их дальнейшей судьбы. В принципе, они могут нанести огромный вред окружившим их войскам, оказавшись у них в тылу и в девяти случаях из десяти вырваться из кольца, если решение об этом было принято вовремя, людям объяснена обстановка и поставлены реальные боевые задачи. Немцы умело использовали свои окруженные войска, нанося нашим чувствительные потери и сбивая темп наступления. После Сталинграда и Корсунь-Шевченковского котла, которые очень дорого обошлись нашим, Сталин уже прямо не рекомендовал командующим фронтами увлекаться окружениями, а «выталкивать» немцев с советской территории.

Словом, с окружением, как видом боевой операции, далеко не все бесспорно. Наряду с сохранением источников снабжения здесь огромную роль играет психологический фактор — как настроены войска, как их информируют о происходящем и как ими руководят. Все эти три фактора под Киевом работали против нас. Киевская группировка, сосредоточившись на хорошо подготовленных позициях вокруг города, имея немалые материальные запасы в нем самом, могла бы сыграть важнейшую роль в срыве дальнейшего немецкого наступления. Если крошечная, по сравнению с Киевом, Познань затормозила на три месяца наш штурм Берлина, обороняясь в тылу советских войск, то насколько огромными были потенциальные возможности полумиллионной группировки, оказавшейся во вражеском кольце. Еще неизвестно, кто бы кого поймал: черт дядька или дядька черта. Однако, именно к этому времени, как обычно, опаздывая и принимая решения, хуже которых принять было невозможно, Сталин приказал нашим войскам выходить из кольца. Они покидали укрепленные районы, которые немцы не смогли бы взять и переходили к маневренным действиям, где немцы имели подавляющую инициативу. Сталина смело можно зачислить одним из авторов первоначальных немецких успехов. Хуже, чем «великий стратег», управлять войсками было просто невозможно. Да и чего собственно можно было ожидать от семинариста-недоучки, в жизни ружья в руках не державшего, которому попала в руки самая большая армия мира.

Воистину, такая система, способная порождать подобные ситуации, ежедневно бросавшая вызов здравому смыслу, не имела права на существование. И приходится удивляться не тому, что сейчас она завалилась, а тому, как долго она могла продержаться почти на половине земного шара. А русскому народу снова приходилось платить страшную цену за свою несвободу. Таких жестоких поражений русская армия еще не знала. Даже в первую мировую, слабо вооруженная армия довольно успешно противостояла немцам, благодаря инициативе и смекалке солдат, хорошей выучке офицеров — люди росли среди первых проблесков свободы, которая приходила на русскую землю. Затем последовал мрак, отдавший народ в руки коммунистическим шаманам и безграмотным шарлатанам, не способным осмысливать явления в комплексе, и теперь солдаты и офицеры русской армии были будто ослеплены страхом и несвободой, оставляли на полях сражения буквально горы вооружения и, поставленные в невероятные по глупости условия, ошеломленные, не привыкшие принимать решения самостоятельно, толпами сдавались в плен. Пять миллионов наших солдат, попавших к немцам в плен, много даже для такой большой страны! За все эти безумства утопистов — уголовников русскому народу предстояло платить, подорвав жизненный корень нации. Ведь что ни говори, а причина нашего нынешнего краха, по-моему, во многом кроется в тех колоссальных потерях мужского населения, которое мы понесли в годы войны. А Германия возродилась не только благодаря плану Маршалла, а и потому, что ее потери, в пропорциональном отношении, были неизмеримо меньше. У всякого народа есть предел, после которого воспроизводство крайне затруднительно. И то уныние, в котором находится сейчас Россия, казалось бы, не имеющая сегодня сил к возрождению, во многом уходит корнями к тем оглушительным поражениям, которые не компенсировала вся последующая слава. О чем можно говорить, если во многих русских селах ушли на фронт полсотни мужиков, а вернулись двое калек. Всю эту ужасную мясорубку мне пришлось испытать на себе.