Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Шрифт:
И здесь, в Венгрии, дела пошли по накатанной колее. Скоро ко мне явилась крестьянская делегация с просьбой разрешить разобрать огромную, прекрасно ухоженную стеклянную оранжерею. Увидев, куда привела меня моя доброта и жажда популярности, я решил с этим делом кончать. Осмотрев великолепную оранжерею с пальмами и розами, я категорически запретил ее разбирать. Однако, мгновенно выросшие и окрепшие местные большевики без партбилетов, нажимали: нужно уничтожить и разобрать все помещичье. Дискуссия закончилась тем, чем закончилась дискуссия большевиков с русским народом: я пообещал выставить возле оранжереи наряд автоматчиков. В тот вечер я с грустью вспомнил одну из ахтарских пьянок-гулянок в 1927-ом году после завершения путины в рыбном кооперативе, который возглавлял рыбак Муха. Бригадир Муха, как активный сторонник советской власти, поселился в доме барыни Гавриленко, двор которой славился великолепной плантацией тюльпанов и разноцветной сирени, завезенных из-за рубежа. На цветочных клумбах рыбаки расстелили огромный брезент — парус от большой лодки, уставив его водкой и закуской, подавив при этом тюльпаны, георгины и прочее. Сначала на этом брезенте пировали, а потом, напившись, стали плясать и топтаться. В зарослях сирени удовлетворяли большую и малую нужду. Все это происходило под бодрую и визгливую музыку. Таков был финал цветущего двора помещицы Гавриленко, который с детства радовал мою
Мой авторитет среди крестьян покачнулся, но, идя испытанным большевиками путем, я укрепил его, решая национальный вопрос. Как-то в комнату, где я спал, забежал управляющий в сопровождении пяти крестьян и, возбужденно что-то крича и даже плача, принялись меня будить. Первое слово после пробуждения, которое я понял, было «Роман! Роман!» Откуда здесь взялись чертовы румыны? Оказывается, румынские офицеры-интенданты, на пяти фургонах приехали забирать из хранилища зерно, взятое на учет для пропитания войск фронта, а венгры не хотели его отдавать. Учитывая, что все это происходило на фоне старой вражды, то дело вот-вот могло дойти до пальбы. В душе сочувствуя венграм, но не имея права ссориться с союзниками, я пошел по старому верному пути — формальных придирок. Лихо надев фуражку и поправив кобуру пистолета на поясе, я поинтересовался у румын: есть ли у них документы на отгрузку зерна? Конечно, никаких документов у разгильдяев-румын не было и быть не могло. Я прогнал их со двора, и они, недовольно бурча, покатили куда-то. Авторитет русского офицера в глазах румын был довольно высок, а я был заместителем начальника гарнизона. Я пригласил управляющего и приказал раздать два вагона пшеницы, которая хранилась на чердаке железобетонного сарая, местным крестьянам. Честно говоря, хотя венгры и были врагами, а румыны союзниками, но мои симпатии были на стороне венгерских крестьян, а не румынских мародеров. За несколько часов венгры, мобилизовав все население, растащили пшеницу по домам. К счастью, вскоре была создана так называемая народная власть, и эта часть забот упала с моих замполитских плеч. Я всегда усмехаюсь в душе, когда слышу, что власть называет себя народной и берется выражать его интересы. Всякий раз под эту шумиху приходит очередная волна номенклатуры. Народной может быть только законность, соблюдаемая самим народом, а власть пусть меняется, постоянно обновляясь в рамках этих законов.
Незаметно наступил 1945 год, последний год войны. Мы встретили его в имении Блажевича, но до стола в Чаба-Чубе, было, конечно, далеко. По-прежнему шли затяжные напряженные бои в пригородах Будапешта, и наши штурмовые группы несли большие потери, пробиваясь через незнакомый городской лабиринт. Тем временем в тылу кое-кто не терялся. Солдат, повар штаба нашей дивизии, гражданин Индык нагулял немало энергии на калорийном дармовом питании, да и вообразил себя безнаказанным, постоянно общаясь с высоким начальством. Даже внешне это была мерзкая личность, видимо, мучимая многими нравственными комплексами: маленького роста, косолапый, глаза глубоко сидели во впадинах черепа, нижняя челюсть выдвинута вперед, а нос курносый. Словом, весьма смахивал на обезьяну-гориллу. Судя по тому, что потом рассказывали особисты, Индык, оставаясь на оккупированной немцами Харьковщине, откуда был родом, довольно активно помогал немцам. Однако некомплект в войсках был так велик, что наши после освобождения Харьковщины призвали его в армию, видимо, думая, что он довольно скоро получит пулю на передовой, как миллионы советских патриотов. Но не таков был Индык — люди подобного склада нужны при любой власти. Каждому начальнику хочется иметь под рукой подлеца, готового ко всем услугам. Индык всплыл на очень хлебном месте, и даже занял определенное общественное положение: шеф-повар столовой управления дивизии — немалая реальная шишка. К нему сам командир дивизии посылает ординарца за закуской, если начальство прилетает. В тот день несколько девушек-венгерок из городка Печ чистили картошку на кухне. Индык, присмотрев одну из них, предложил ей подняться на чердак за картошкой. На чердаке он принялся насиловать сопротивляющуюся девушку, и в ходе борьбы ударил ее по голове железным прутом. Потом Индык изнасиловал труп и спустился с чердака, как ни в чем не бывало. Вечером в расположение штаба дивизии прибежали родители девушки, напуганные рассказами о том, что большевики едят людей живыми. К сожалению, в данном случае это оказалось правдой — конечно, в переносном смысле. Опросили девушек, чистивших картошку в тот вечер, и «особняки», которые получали один за другим грозные приказы с требованиями остановить волну мародерства и бандитизма, охватившую армию, оказавшуюся за границей, заложили пальцы шеф-повара, не раз уделявшего и им сладкий кусочек, в двери. Индык не стал долго упираться и покаялся своим ребятам. Трибунал не стал углубляться в юриспруденцию и без волокиты приговорил Индыка к расстрелу. Впрочем, Индык довольно умело защищался, объясняя, что это его злодейство лишь ответ венграм из частей второй венгерской армии, солдаты которой изнасиловали и убили его дочь и мать. Следует сказать, что у венгерских частей на фронте была действительно дурная репутация, и Индык довольно ловко давил на психику своих судей, даже приводя цитату из Библии: «Зуб за зуб, кровь за кровь, смерть за смерть».
Однако расположение планет и последних приказов по войскам было для него неблагоприятным. На лесной опушке посреди большой поляны, на западной стороне нашего аэродрома Тапио-Серт-Мартон, была отрыта могила, вокруг которой буквой «П» построились три полка нашей дивизии и батальоны аэродромного обслуживания. Здесь же присутствовало человек двести венгров, среди них и родные погибшей девушки. Особисты на тачанке привезли Индыка со связанными сзади руками в накинутой на плечи старенькой шинелишке. Индык, мужчина лет сорока, волоча ноги, подошел к отрытой яме и уставился на дно собственной могилы. Председатель трибунала зачитал приговор, и один из особистов, подойдя к Индыку метра на три, направил пистолет в его затылок. Особист нажал курок — осечка, особист передернул верхнюю часть пистолета, перезарядил его — снова осечка. Плохо стреляло оружие наших особистов, редко бывавшее в боевом употреблении, разве что против внутренних врагов, зато специалистов по вину и бабам. Хорошо стреляет только боевое оружие, знающее руку хозяина. Получался конфуз. По всем цивилизованным традициям, осужденный, над которым рвется веревка или пистолет палача дает осечку, освобождается. Но мы и не слышали о цивилизованных традициях, да и казнь была воспитательно-показательная. Подбежал другой особист, и уже без всякой осечки загнал Индыку пулю в голову. Тот упал у самой могилы, в которую особист столкнул его ногой, обутой в хромовый сапог. К яме, на дне которой лежал труп Индыка, подошли венгры, и каждый в нее плюнул. Потом солдаты забросали ее землей, и начальник политотдела дивизии полковник Леха Дороненков не мог удержаться, чтобы не продемонстрировать свое красноречие. Мертвый Индык был, конечно, не живой немецкий пилот, из страха перед которыми Леха принципиально не поднимался в воздух. Хорошо поставленным
А убитую Индыком девушку-венгерку наши втихаря похоронили на местном кладбище в ночное время и указали родным могилу. В день казни Индыка они ее разрыли и похоронили девушку по всем своим правилам. Должен сказать, что казнь Индыка произвела довольно сильное впечатление на всех половых разбойников, которых у нас было немало. Еще когда стояли в строю во время казни, то Тимоха Лобок толкал «Иерусалимского казака» Романа Слободянюка: «Надо смотреть, чтобы не кокнули под конец войны». Всякого лапанья венгерок стало гораздо меньше. Тем более, что расстреливали в войсках за эти дела уже на полный ход. Председатель фронтового трибунала, вынесший приговор Индыку, с которым мы обедали, рассказал, что это второй смертный приговор, вынесенный за этот день. Он прилетел из Югославии, где только что в одной из частей наземных войск расстреляли капитана — командира батальона, изнасиловавшего и убившего еврейку, мать пятерых детей, мужа которой только что убили немцы при отступлении. Вся сцена произошла на глазах детей, кинувшихся поднимать застреленную мать. А впереди у председателя трибунала в этот день было еще два смертных приговора. Привыкший ко всяким видам, председатель фронтового трибунала, мужчина средних лет, подполковник юстиции, рассказал, что когда капитана вывели на расстрел, то он упал на колени и закричал: «Родина, прости меня!». Ему всадили пулю в голову. Волна расстрелов прокатилась по войскам в связи со строгим приказом Сталина.
Уж не знаю, что нужно славянину, дабы сделать вывод из своих ошибок. Сколько народу погибло из-за элементарного разгильдяйства, а племя разгильдяев, болтунов и лентяев, не жалевших ни своей, ни чужой жизни, плодилось и даже размножалось. Об этом еще раз напомнила Эстергомская трагедия, происшедшая в конце декабря 1944-го. Небольшой красивый город Эстергом стоит неподалеку от венгерско-чехословацкой границы, где река Грон впадает в Дунай. Город оказался крепким орешком. Противник прикрылся болотистой поймой Грона и хорошо укрепился в самом городе. Мы немало летали, сопровождая штурмовиков, долбающих немцев возле Эстергома, но пехота продвигалась плохо, а конники никак не могли выбраться из болот, где вязли их лошади.
Наше командование решило нанести мощный бомбовый удар по переднему краю обороны, который проходил по северо-восточной окраине Эстергома. Бомбардировочная дивизия пятой воздушной армии в составе двух полков «ПЕ-2» и одного «Бостонов» — девяносто самолетов — взяла на борт бомбардировщиков бомбовый груз и кружилась над нашим аэродромом, ожидая, когда подстроятся истребители прикрытия. Бомбардировщиков прикрывали два полка: 31 гвардейский и наш — 85 гвардейский. Мы построились в колонне, и все вместе взяли курс на Эстергом. Я летел слева ведущей девятки в группе непосредственного прикрытия бомбардировщиков. Это было мое любимое место в строю. При подходе к цели погода резко ухудшилась — пошел сильный дождь, облачность опустилась до самой земли. Все смотровые стекла кабин самолетов заволокла водяная пленка. Горизонтальная и вертикальная видимость упали до нуля. Командир бомбардировочной дивизии принял совершенно правильное решение: возвращаться на свой аэродром. Что мы и сделали.
А на земле в это время происходило следующее: немцы и венгры, испугавшись мощного авиационного рева за облаками над городом, оставили Эстергом и отошли на запасные позиции в нескольких километрах от города. Казаки, увидев такое дело, сразу вскочили в город и принялись в нем располагаться и укрепляться. А на следующее утро оперативный дежурный штаба фронта подтвердил приказ штаба бомбить Эстергом. Уж не знаю, где какой дурак, видимо, глупо гогоча от какого-нибудь забористого анекдота, забыл что-то кому-то сообщить, отложив на завтра. Может быть, кто-то кого-то не хотел будить или просто беспокоить. В нашей жизни и до сих пор таких случаев более, чем достаточно. Как бы там ни было, уже в ясном небе мы с утра пораньше повторили все построения, и грозной колонной пошли на Эстергом, уже занятый нашими войсками. Бомбардировка вышла на редкость удачной. Мы убили около трехсот своих бойцов и массу лошадей. Немцы, отошедшие за город, весьма обрадовались такой авиационной поддержке и, контратаковав, снова взяли город. Потом нам сообщили, что во время разбора случившегося, дежурный штаба фронта валил на помощника, а помощник на дежурного. Вроде бы, кого-то из них расстреляли, что было, конечно, слабым утешением. По своему радиоприемнику я поймал немецкую передачу, в которой не без удовольствия сообщалось, что только они после нашей бомбежки подобрали триста убитых казаков.
После Эстергомской трагедии наш полк перебазировался на полевой аэродром Ердотарча, недалеко от Будапешта, и мы принялись сопровождать штурмовиков и бомбардировщиков, работавших непосредственно по Будапешту. Город бомбили днем и ночью. В железное кольцо его зажимали войска двух фронтов: Второго и Третьего Украинского. Но Будапешт держался. 11 января 1945-го года мы получили приказ из штаба дивизии: послать на поле боя в район Будапешта восемь истребителей для прикрытия нашей артиллерии, ведущей огонь на переднем крае. В воздух поднялась вторая эскадрилья под командованием Анатолия Константинова. Над окраиной Будапешта они встретились с девятью «Лаптежниками» и четырьмя «Мессерами». Константинов сбил «Мессера» на вертикальном пилотаже, а огненно рыжий лейтенант Ипполитов поджег «Лаптежника», пикирующего на наши батареи. В этом же воздушном бою был сбит и, видимо, сразу убит в кабине самолета лейтенант Щербаков. Его горящий «ЯК» врезался в землю на окраине Будапешта.
Войска противника, зажатые в венгерской столице, испытывали во всем нехватку. И противник решил организовать снабжение по воздуху при помощи своих транспортных самолетов «Ю-52» и «Дорнье-215», которые днем и ночью сбрасывали груз с парашютов осажденному в Будапеште гарнизону. Повторялся сталинградский вариант. Опять одной из наших главных задач стала охота за транспортниками. Часть груза немцы сбрасывали на цветных парашютах, к которым прикрепляли контейнеры весом от двухсот килограмм до одной тонны. А небольшие самолеты садились на аэродроме Будафок и на стадионе города Будапешта. 15 января 1945-го года первая эскадрилья под командованием майора Н. И. Крайнова сумела очень удачно использовать восьмибалльную облачность, шапка которой накрыла Будапешт. Шесть наших «Яков» прятались, прикрываясь облаками, барражируя над восточной частью города, и дождавшись появления транспортников, сбили два «Ю-52», которые упали в расположении наших войск. Отличились лейтенанты Р. Рябов и К. Корниенко. Должен сказать, что огромный фронт втянулся вглубь Европы, как в гигантскую воронку, и боевые порядки противников очень уплотнились. Эх, нашей многострадальной пехоте раньше хотя бы часть этого авиационного прикрытия! Над Будапештом с утра и до вечера висел весь наш истребительный корпус, буквально выпрашивая у пехоты цели. Немцам не давали поднять головы, но они перешли на подземный образ жизни и продолжали держаться.