Русские плюс...
Шрифт:
Если взвесить сделанное Дружниковым за последние десять лет, то мое желание не покажется странным. «Вознесение Павлика Морозова» (низвержение мифа о Павлике Морозове) — сенсация; можно по-разному оценивать эту работу; технология демистификации, которой автор, кажется, дорожит более всего, меня трогает куда меньше, чем раскопанная Дружниковым история кровавой склоки в тавдинской деревне времен коллективизации — докопался до правды Дружников виртуозно, и повесть его не случайно стала бестселлером.
Следом — серия его расследований о русских и советских классиках, составившая особую книгу; и там все то же: «технология лжи», сращение литературы и идеологии,
Дружникову бабка нагадала самоосуществление «там» — и отлично. Вот и его читаем. Прелестны его американские «парадоксы», и особенно «Техасские заскоки»; не удержусь, вернусь еще к этим очеркам, они составляют заметную часть последней публицистической книги Ю. Дружникова (книга издана в США, содержит «избранные эссе, статьи, очерки, фельетоны, воспоминания, записные книжки» и называется «Я родился в очереди»). А все-таки самое интересное для меня в этой книге не та очередь, где автор родился, и не то отсутствие очередей, ради которого он метнулся в Техас, но сам перемет-перелет перестрой души. «Процесс перемещения из одной реальности в другую» — из цивилизации в цивилизацию, или, огрубляя, из отсутствия цивилизации в ее, так сказать, присутствие. А также та загадка, что душа при этом остается почему-то «здесь», то есть при тотальных мифах и бесконечных очередях.
Пожалуй, с очереди я и начну. Именно статья о бесконечных очередях, пересланная в 1979 году в США, а потом перепечатанная по всему миру, положила начало десятилетнему отказному сидению Дружникова в СССР, и именно эта статья — визитная карточка писателя — дала название итоговой книге его публицистики.
«…Я родился в очереди… И с тех пор очередь стала неотъемлемой частью моего существования… Ежедневно стоял в очередях за хлебом, за стаканом воды, купить рубашку или ботинки, за учебниками или тетрадями, за паспортом и военным билетом, чтобы подать документы в институт, чтобы взять книгу в библиотеке, залечить зуб, жениться, развестись».
Что в роддом мать не приняли без паспорта — действительно случайность: «к несчастью, мать забыла паспорт» (ну, так не забывай). Все остальное — закономерно. Что нужно, чтобы не было очередей за хлебом? Нужно, чтобы люди жили на земле и хлеб растили. Много желающих? Все в город катят на гарантированные хлеба. За стаканом воды стояли? А много было желающих встать у бочки и этой водой торговать? Охота новую рубашку и ботинки? А шить эту рубашку и тачать эти ботинки — охота? Или приятнее «подать в институт», «взять книгу» или даже «жениться и развестись» — так ведь чистых мест на всех желающих никогда не хватит, ибо, как верно заметил Дружников в своей записной книжке, «трудность жизни читателя в том, что очень много пишут».
Конечно, когда власть выстраивает массу желающих в очередь, то выглядит это так, как будто власть эту очередь придумала специально, чтобы сделать жизнь человека невыносимой, чтобы он прямо-таки в этой очереди родился и более ни на что не претендовал, — но ведь корень зла не столь юмористичен (хотя Дружников прав: в нашей буче, боевой, кипучей, чувство юмора лучше не терять).
Не скрою, эти достаточно ходовые эмоции «зацепили» меня у Дружникова в связи с эпизодом отчасти и личным: дело в том, что его полемика с С. Баруздиным в 1988 году, когда тот напечатал «Ответ Ю. И. К.» и получил от Дружникова отповедь, случилась на моих глазах, и если «Новое русское слово», напечатавшее дружниковскую «Щель в приоткрытом обществе», обреталось в «другой цивилизации», то к «Дружбе народов», напечатавшей баруздинское письмо, я имел самое прямое отношение. Больше скажу: проработав под началом Баруздина в «Дружбе народов» без малого двадцать лет, я могу до некоторой степени судить о справедливости характеристик, ему даваемых.
«Секретарь Союза писателей, посаженный в кресло личным наместником Сталина Дмитрием Поликарповым…» — характеристика совершенно пустая. Потому что ВСЕ секретари и редакторы садились тогда в кресла с санкции «наместника», это был общий порядок, и Дружников это знает. А вот что журнал из малотиражной «братской могилы» превратился в один из самых читаемых, с миллионным тиражом, — это «наместниками» не предусматривалось, и это уже заслуга самого Баруздина. То, что в годы журнального безвременья (то есть перестройки), уже после смерти Баруздина, «Дружба народов» не погибла, удержалась, сохранила лицо — тоже во многом следствие того, что журнал лицо ИМЕЛ. И это Дружников тоже знает: то, что он сегодня охотно печатается в «ДН», а не в каком-нибудь новоиспеченном радикальном «детище гласности» — следствие того же, и все это результат не диктата наместников, а того, что в условиях диктата С. Баруздин сумел сделать достойный журнал.
Захотел бы Ю. Дружников сыграть такую же роль, — наверное, смог бы: у него в его главном романе, в «Ангелах на кончике иглы», все варианты подобной технологии описаны и прочувствованы детально: начиная с правды полунамеками и кончая доведением официальной лжи до абсурда. Не захотел не надо. Другие сделали. И в результате имеются-таки необанкротившиеся органы печати, в которые есть смысл предлагать тексты, и имеются неразбежавшиеся читатели, которые тексты читают. Так что милости просим… печататься (ненавижу это слово).
По-человечески Дружникова можно понять: чего не скажешь в пылу полемики! Но ведь это переиздано сегодня, сейчас, без позднейших комментариев:
«Не будем играть в прятки. В том, что российская литература достигла внутри страны великого оскудения, большая личная заслуга Сергея Баруздина».
Бога не боитесь, Юрий Ильич!
Кстати, об игре в прятки. Оно, конечно, пока гласности нет и концы спрятаны, тогда, может, и не сообразишь, где кончается и где начинается сакраментальная «очередь», но когда прятки отменены, многое становится настолько ясно, что хоть снова прячься.