Русские понты: бесхитростные и бессовестные
Шрифт:
Фильм Александра Липницкого «40:0 в пользу БГ» (1993) возродил атмосферу морального авторитета. Картина касается архивной/православной ауры вокруг записи «Русского альбома» двумя годами ранее. После американской неудачи, рассказывает Гребенщиков: «Я начал активно скупать альбомы по этому вопросу и смотреть, что да как. Я открыл для себя русскую церковь не со стороны богослужения, а с бытовой стороны. Весь год я очень много читал по поводу русских святых… и всего остального». [238]
238
Чернин А. Наша музыка. — СПб.: Амфора, 2006. — С. 413.
В
Очень невнятная звуковая дорожка фильма, можно сказать, обращает духовную трескотню БГ в осязаемый элемент вещественного мира, так как эффект сепии во многих эпизодах делает неразличимыми домашние и церковные интерьеры. Диван ли перед нами или алтарь, мы не знаем. Ладан ли в кадре или дым от гигантского косяка, сказать трудно.
Вслед за тем, продолжая затрагивать эти частные и общественные темы и вопросы веры («Русский альбом» был записан примерно во время путча), Липницкий вставляет много документального метража пожилых революционных «верующих», выступивших в защиту грязных осенних улиц от возвращения к безбожному коммунизму. Но эти пенсионеры революцией когда-то были, поэтому они символизируют суровую форму консерватизма. Режиссер увязывает съемки и православных, и советских парадов; он сравнивает церкви и ржавые автобусы. Чашки и кастрюли Гребенщикова таким же образом компонуют это совмещение духовного и слышимо земного в грандиозную материальную теологию.
Сходная тематика обнаруживается и в более поздних фильмах группы, сочетающих концертный и документальный материал: например, «Визит в Москву», «Навигатор» или «Ателье искусств». В первом из них, представляющем песни 1993 года, большинство сцен, снятых на открытом воздухе, заполнено заранее записанной музыкой! БГ сидит и болтает с журналистом, к примеру, а диалог вообще не слышен! Музыка претендует на тотальную значимость «везде», что в свою очередь приводит к несколько странному замечанию в «Ателье искусств» о том, насколько английский и русский рок одинаковы. Затем Гребенщиков пускается в трактовку песни Боба Дилана «Don’t Think Twice» («Не бери в голову»). Он поет хвалу спонтанности, а все эти фильмы заменяют спонтанность харизматическим и техническим консерватизмом. Одни позы, а не «голая, вездесущая» правда. Видимо, лучше поза, чем нагота.
До какой степени при всем при том это «всеобщее» стремление к понтовым замечаниям об универсальных ценностях обнаруживаются у других рок-музыкантов и в их концертной деятельности? В некоторых случаях, безусловно, архивный материал того же поколения музыкантов такой убогий, что нам тяжело говорить о художественных намерениях. В фильме о покойном Александре Башлачеве «Рокси-87» или в более позднем «Архиве русского рока» каждая секунда зафиксирована одной, сильно болтающейся ручной камерой. Черно-белый метраж чередуется с затуманенными цветными кадрами в реставрированной версии, включая секции, имеющие звуковую дорожку, но ничего визуального. Действие зависает, а
Подобные кинофрагменты подруги и коллеги Башлачева Янки Дягилевой в 1988 и 1990-х годах реставрировались в аналогично халтурной манере. [239] В результате получился двойной архив такого низкого качества, что его реставраторы в титрах просят зрителей восполнить улетучившиеся кадры! Тем не менее, несмотря на основательный музейный подход к материалу, редакторы башлачевского кино все же вставляют «художественную» сцену: черепашье движение камеры по пустой квартире к открытому окну с намеком на драматичные, даже мифотворные самоубийства обоих певцов. Понт печальный.
239
По трамвайным рельсам: архив русского рока. DVD // Manchester Video, 1997/2007.
Такое освящение чашек, кастрюль или раскиданных осколков фарфора и целлулоида, т. е. этическая оценка их потери, краха и поражения, может — так же, как и в «40:0» — творить мифы и оправдывать почти предумышленно низкие стандарты продюсерского труда. Почти все документальные фильмы о недавно скончавшемся Егоре Летове такие же беспомощные! Центр внимания, или точка зрения, киноверсии его «Концерта в городе-герое Ленинграде» 1994 года постоянно шатается из стороны в сторону. Действие часто не в фокусе, и с начала до конца лента чрезвычайно передержана: лицо певца еле-еле видно, хотя камера зачастую находится всего в двух метрах от него.
В более поздних записях Летова в группе «Гражданская оборона» этот стиль и его смысл не меняются. После окончательного биса камера вечно медлит перед уходящими зрителями, а затем титры фильма накладываются на одинокую, нищую старушку, подметающую пивные баночки и пластиковые чашки. Магическая, «праведная» музыка только что раздавалась в нечистом и недавно безлюдном зале, а теперь все возвращается в «империю грязи». [240] Момент понтового богоявления уже прошел.
240
W. Fonarow. Empire of Dirt. The Aesthetics and Rituals of British Indie Music. — Middletown: Wesleyan University Press, 2006.
Физическая кончина и потеря, гарантирующие мифологический статус, ощущаются сильнее всего, конечно, вокруг наследия Виктора Цоя. Существуют несколько документальных фильмов группы, включая «Конец каникул», «Последний концерт» и «Солнечные дни». Недавно, что для нас важнее, существенная часть этого материала была переработана в «документальном» мультике 2007 года «Просто хочешь ты знать».
Как и с Гребенщиковым, ранние бунтарские позы Цоя для украинского студенческого фильма «Конец каникул» позже стали напыщенной метафорой массового — и поэтому общего, даже конформистского — поведения. «Последний концерт» 1990 года полон штампованных и понтовых рок-поз. Группа подъезжает к стадиону в черном лимузине, пока камера пафосно скользит по юным ордам, втискивающимся в Лужники под шибко депрессивным бетонным олимпийским факелом. Империя грязи так помазывает другого избранного на царство.
Недавний фильм Олега Флянгольца «Просто хочешь ты знать» перестраивает эти старые картины с помощью анимационных сцен по рисункам самого Цоя и окрашенных кадров, взятых из черно-белого архивного запаса. Поцарапанные, загнутые фотографии восстают из небытия и начинают петь под фанеру! В руках Флянгольца Цой буквально становится новой иконой вместо Пушкина (танцуя на Площади искусств) или Николая I (около Исаакиевского собора). Затем гигантская бутылка портвейна, как будто из сюрреалистического кино Терри Гиллиама, вливается в жилой дом — под поднятую крышу — и разные неодушевленные предметы оживают. Рок спасет самые темные, всеми забытые углы материального мира. Только «он» дарует жизнь.