Русские (сборник)

Дивов Олег Игоревич

— Господи, если мы верим и молимся, то где же Ты? Так, что б мы почувствовали Тебя, хоть чуть-чуть? Должна же быть разница между ними и нами! Я не прошу у Тебя знамений и ангелов, мне бы только хоть раз узнать, ощутить: как это — то, что Ты с нами?.. Где Ты?

Он ещё подождал немного, но ничего не случилось.

Тогда он поднялся и усмехнулся. Решил сходить к роднику. Там было тенисто и тихо. Прозрачнейшие струи выбивались из каменистой земли, бесшумно сплетаясь

друг с другом, переполняли неглубокую выемку и превращались в ручей, стекавший в заросли ивняка и осоки. Виктор встал на мостки, расстёгивая пуговицы рубашки.

Всё затмилось единственным неодолимым желанием: скорее черпнуть ладонями студеной водицы, охладить, освежить горящее от солнца и крови лицо, окатить прохладой саднившие от травы и сухого ветра руки и грудь, и напиться, напиться досыта, до ледяного горла, и он уже нагнулся за этим… как вдруг почувствовал, ощутил всем затылком чей-то настойчивый просящий взгляд, обращенный именно к нему, и вместе с тем как будто тихий, приветливый смех. Виктор разогнулся и, обернувшись, заметил наверху Алёну. Она стояла в прогале берёзовой рощи, у самого высокого спуска к ручью, стояла и смотрела на него, спокойно опустив руки. Ветер качал берёзами, обдувал на взгорке траву, но казалось, что ни одна складка не дрожит на её легком платье, ни одна прядь волос над её внимательным, чуть удивлённым лицом. Он видел всю её фигурку, одинокую светлую фигурку на лесном ветру, не помнящую ничего вокруг, кроме…

«Это жена моя» — подумал он, вглядываясь в неё.

И от этих слов сжалась душа. Непонятно почему. Сжалась, и всё.

Он сделал два шага навстречу и остановился, не сводя с неё глаз.

«Почему она не улыбнется, не прищуривается, как всегда?.. Что-то, видно, случилось».

— Алён, это ты?

Он пошёл к ней, взбираясь на взгорок, и в душе его не было ничего, кроме испуганного немого предчувствия.

Когда он наконец встал рядом, она всё так же смотрела в него, так же легко и внимательно, и неподвижно, как обычно смотрят в себя.

— Ты чего? — спросил он.

— Искала тебя, — ответила она.

— Чего меня искать… — выдохнул он и понял, что ничего страшного не случилось, что пойдут они сейчас обедать, и всё, что бурлило в нем, куда-то ушло.

— Пойдём. — Она взяла его руку за тяжёлые пальцы и пошла, потянув за собой, на шаг впереди него.

И он пошёл за ней, впервые так послушно и просто, и не знал, откуда это.

— А чего смеялась? — спросил он.

— Я звала тебя, а ты не слышал, — ответила.

Они дошли до развилки, впереди было поле, зеленеющее по пашне частыми, узкими

полосками; по другую сторону, за оврагом, уже стали показываться огороды. Мелькнул и дом их оранжевой крышей.

— Мы пойдем на Горку, — сказала она как можно спокойнее.

И они повернули на поле, в середине которого, рассекая его на две части, возвышалась Колова Горка.

Вот теперь он знал, куда они идут и зачем. И был он поражён этим, и смотрел теперь на неё и не мог поверить, смотрел, боясь за неё, и понимал, что не остановит её, даже если бы захотел. И она, не оборачиваясь, смотрела на него, помогая ему не говорить ни нужного, ни лишнего, ничего…

В тот день, когда умер их первый и последний малыш (недоношенная кроха, трупик, который затаскали по лабораториям, не осталось ни фотокарточки, ни могилки), он, обегавший в поисках жены всю округу, нашёл её только здесь, уже в сумерках, по дрожавшему слабому облачку на вершине, — вцепившуюся насмерть в траву с пустыми, смотрящими в тучи глазами. Отбивалась, не хотела никуда уходить. Он принёс сюда телогрейки, одеяла, спирт, какую-то клеёнку, соседи дали таблетки… Ночевали здесь же, под дождём. С того дня и посыпалось у неё: воспаление, больница, осложнение, заражение, операция, потом опять что-то «по-женски», ещё две операции и приговор: детей больше не будет. На эту Горку смотреть не мог, взорвать хотел. Долго ещё рана эта катала их, перекатывала… Потом вроде ничего, послал им Господь Андрюшку-племянника на воспитание, ужились, срослись вместе, вместо сына был.

Пришли.

На то самое место поднялись. Видит он на траве полотенце, бутылку вина, пирожки, миска с салатом… Повернулась к нему и растерялась:

— Ох, волнуюсь, отец… погоди. Сегодня… сегодня…

«Ну невозможно смотреть на всё это!»

— Алён, ну зачем ты… ну помянули бы дома, ну?

Ну с чего ты вдруг, столько лет уж…

Он обнял, прижал её к себе, окружая, загораживая собой, отнимая от горя, от смерти, от ужаса…

— Не надо, Алён… Не надо.

— Да нет же, отец, не то! — Она неожиданно сильно прижалась к нему. — Вить, я… у нас…

Виктор почувствовал, как земля уходит у них из-под ног, как глаза его больше не видят ни поля, ни рощи, ни крыш, ни неба, но один лишь свет, огромный, объявший, поющий под ветром, свет.

— Понимаешь? — прошептала она где-то в его груди.

Конечно, он хотел ответить, сказать и крикнуть, но было нечем. Что-то в горле такое, отчего даже кивнуть толком не удаётся.

— Понимаешь? — шепнул ему ветер.

— Понимаешь?