Русские снега
Шрифт:
Едва только вылез из своей норы и встал на твёрдый, промороженный наст, тотчас увидел себя во весь рост там, на небесном склоне рядом с созвездием Орион — ногами на линии горизонта, сам величиной с это созвездие. Это был он, Ваня Сорокоумов, потому что ясно видно было его лицо со «счастливой подковой», а взмахнул рукой здесь — отражение делало точно такой же взмах.
Не успел рассмотреть как следует себя, небожителя, — в той стороне, где Воздвиженское и Суховерково, увидел стоявший на вертикальных лучах света нелепый корабль с неясными очертаниями,
— Эй, вы! Сверхчеловеки! — закричал Ваня.
— …веки! …веки! — прокатилось над снежной равниной.
— Как у вас насчёт мозговых извилин?
— …вилин! …вилин! — прокатилось опять.
Голос его звучал слишком громко, во всю Вселенную. Это урезонило немного, умерило пыл его негодования, но он продолжал, не сбавляя силы голоса:
— Я к вам обращаюсь, эй! Обиратели старушек и сирот! Уморители инвалидов! Насколько успешен ваш эксперимент? Вы довольны?
— …вольны! …вольны!
Ему хотелось выразиться как-то пообиднее для них, хотя без прямых оскорблений. Ведь это они, они виноваты в том, что снегом завалило всю Русскую землю!
— Эй, вы, яйцеголовые гуманоиды!
Голос его наполнял всё пространство под небом, но корабль молчал, в нем так же спокойно светились иллюминаторы.
— Предупреждаю: наше терпение не беспредельно! Ещё немного, и мы раздолбаем ваш неопознанный летательныё объект топорами! Мы приколем вас самих вилами! Это дело нам знакомо — загляните в наше историю. Вы слышите меня?
Ему никто не ответил.
— Что вам надо от нас? Я подозреваю, что вы хотите силой отнять то, чем мы по доброте своей готовы щедро поделиться с вами, как с нищими на паперти! Вы слышите, что я сказал?
Всё это было ужасно глупо: стоять посреди равнины и кричать, когда тебя никто не слышит. Ещё глупее кричать там, на небе.
А как не кричать? За что они убили Митрия? Зачем разрушили подснежный храм? Куда дели беспомощных старух? И что теперь делать тем, кто ещё жив в деревне Лучкино?
— Предупреждаю: мы долго запрягаем, но быстро скачем! Мы любим быструю езду!
Поднебесное пространство молчало, равно как молчалив был и тот объект с парусами, стоявший на световых опорах.
— Предлагаю сесть за стол переговоров! — заключил Ваня упавшим голосом.
Было что-то высокомерное и даже презрительное в том дирижабле-паруснике. Корабль жил: светили и гасли оранжевые огни вдоль по борту, перемещались пучки света.
Совсем обессилев, Ваня сел на снег и свесил ноги в дымоход. Снизу маленько веяло теплом.
«Может, не они виноваты? — размышлял он. — Мне ли на зеркало пенять, коли рожа крива! Это расплата».
Мороз пощипывал уши. Ветерок веял ровно. Тоскливо было и безнадёжно…
— Такие дела, — вздохнул он горестно, глядя на самого себя, сидящего на небе. — Убили Митрия… как теперь его хоронить? И что со старухами? Как их отыскать?
Чувство одиночества охватило его — он был один
Однако он был услышан на этот раз. Он был услышан! И, наверно, не тогда, когда кричал, а когда вот так сидел и думал, и вздыхал, страдая, или даже ранее… Но кем был услышан, вот вопрос!
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
1.
Перед домом Колошиных было уже расчищено от снега довольно большое пространство, причем работа эта исполнена столь аккуратно, словно сам Митрий вставал ради нее, после чего и улегся на возвышении совершенно успокоенный. То возвышение, на котором он лежал, было покрыто великолепной черной тканью, ниспадавшей тяжелыми складками до самой земли… вернее, до утоптанного снега. На ней вышиты серебром грозные, рычащие медведи.
По четверо с двух сторон от лежавшего Митрия стояли румяные солдаты в дубленых полушубках, туго подпоясанных широкими ремнями. Солдаты казались изваяниями… нет-нет, они были живые, моргали по крайней мере и крепко держали в руках (перчатки из белой кожи) карабины с примкнутыми штыками. Скосив глаза, они поглядели на Ваню и стали еще строже.
От всего этого оторопь брала.
Одет был Митрий в старое солдатское обмундирование. Голова его покоилась на голубой бархатной подушке с кистями, лицо почти живое, но с печатью той торжественности, которая отличает лица умерших. Возле ног покойника и к бревенчатой стене дома, к тесовому крылечку и просто к снежной стене были прислонены десятка два живых венков с широкими черными лентами. На одной из них Ваня прочитал: «От офицеров Преображенского пехотного полка». На другой — «От эскадрона пеших гусар». Еще были — «От Стрелецкого приказа», «От командира артдивизиона полковника Вырина», «От офицерского собрания воинской части…» «От третьей заставы Московского погранотряда»… И ещё, и ещё…
Никого, кроме почетного караула, возле дома Колошиных не было. Не смея подойти близко, Ваня постоял в растерянности на почтительном расстоянии, и отправился домой. Когда дошел до колодца, что напротив дома Анны Плетневой, его настигли звуки пронзительно печальной мелодии.
Вернулся — у изголовья покойника человек в офицерской шинели, без фуражки играл на флейте. Все в этом флейтисте было прекрасно: и музыка его, и новенькая шинель с золотыми погонами, и мужественное лицо с багровым шрамом на щеке от сабельного удара, рассекшего и ухо.
Вдруг появилась Ольга. Она прошла мимо Вани, ни слова не говоря, перекрестилась, зажгла большие свечи возле головы покойного брата, вставила маленькую зажженную свечку в его руки, сложенные на груди.
Ваня как-то сразу успокоенно подумал: раз здесь горбунья, значит, и Махоня с Анной вернулись в деревню, а иначе и быть не может.
Офицер спустил флейту, вынул белый платок, провел им по лбу, обмахнул щеки…
2.
Ольга положила на край гроба небольшую книжечку, очень ветхую, полистала и начала читать: