Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

Парамонов Борис Михайлович

Такое же (евразийское) своеобразие представляет и другой вид ритмического искусства - танцы. Романо-германские танцы отличаются обязательной наличностью пары кавалера и дамы, танцующих одновременно и держащихся друг за друга, что дает им возможность производить ритмичекие движения одними лишь ногами, причем самые эти движения, "па", у кавалера и дамы одинаковы. В русских танцах ничего подобного нет. Пара необязательна, и даже там, где танцуют двое, эти двое не принадлежат непременно к разным полам...

Как я понимаю, это должно быть отнесено к так называемой соборности русского духа. В таком случае Рудольф Нуреев явно выпадает из этой обязательной

формулы башкирско-русской культуры.С другой стороны, пары ему, конечно, нет - где еще, кроме Башкирии, найдешь такого гения. А то, что он сбежал из этой Евразии на Запад, к папежникам и люторам, к делу, видимо, не относится.

Есть одна действительно важная тема, связанная с выступлениями Александра Дугина. Это тема о природе политики. Должна ли политика определяться духовно-культурными установками или она есть оппортунизм по преимуществу, сиюминутная тактика, а если и стратегия, то определяемая не идеалами, а интересами? Ориентируется ли она идейно - или ситуативно? Есть ли и должны ли быть в ней некие "вечные истины"? Грязное ли дело политика по определению или все же она должна быть чистой?

Дугин отвечает на эти вопросы так:

Я думаю, что политика есть продолжение духа. Если дух грязен, то и политика грязна, если дух чист, то и политика чиста, У нас ложный образ политика как шоумена или чиновника. Политика в России оторвана от идей, наши политики меняют идеи, как костюмы. Это исторически понятно, но такой подход обречен. Нам нужны запасы идей и соответствующие политики. Я убежден, что в политику должны приходить люди нового типа ... Ранее я полагал, что моя роль ограничивается генерированием политических идей. Но как оказалоссь, уже через час идеи извращаются до неузнаваемости. Опыт 20 лет в российской политике заставил меня наконец выступить в роли лидера с опорой на большое количество убежденных соратников и последователей, которые делегировали мне свое доверие.

Посмотрим, получится ли из Александра Дугина политический лидер, сумеет ли он создать партию, весомую в электоральном процессе. Первое впечатление говорит, что вряд ли это ему удастся. Идеи его, хотя не новые и заимствованные, все же достаточно сложны для массового избирателя. Ему эта культурфилософия ни к чему. Массовый избиратель может отреагировать на тему о российском величии (известная апофегма: "за державу обидно"), но державные амбиции в его сознании вряд ли увяжутся именно с евразийским проектом. Державность для массового избирателя как раз в обратном - подавлении всяческих "чурок", а не в единении с ними в построении некоей чаемой культурной модели. Посетители его сайта уже выражают недоумение по поводу его связи с Нухаевым, как сказал один из этих посетителей, "спонсором чеченских бандитов".

Представим, что Дугин пришел к власти и реализует свою программу. Попытка восстановления СССР на основе новой, религиозно-православной идеологии - а это и есть дугинский проект - не сплотит евразийский континент, а окончательно его расколет. Когда Дугин действительно выйдет на политическую арену, его оппоненты все это старательно объяснят электорату. И тогда он не получит поддержки даже в Уфе.

Бруякин продавал заготовки

В России придуман и осуществлен забавный литературный проект, результат которого - небольшая книжка, удачно названная "Талан": достаточно архаичное слово, означающее удачу, везение, достаток, прибыль. (Зато имя самого издательства - "Подкова" - представляет некую насмешку над проектом: подкова на счастье - образ незаработанного,

валяющегося на дороге, дарового.) О характере проекта лучше всего сказать словами его инициаторов:

Россия очень хочет разбогатеть, но терпеть не может разбогатевших. О них, словно о вечно живых, не говорят ничего кроме плохого. И всех мажут одной краской: они-де наглые, вороватые и бесчеловечные.

Может, оно и так. Но гражданского общества не бывает без рынка. А рынка не бывает без бизнесменов - крупных, средних и мелких. А никаких бизнесменов не бывает без доверия к ним общества. Возникает порочный круг, из которого надо выбираться хотя бы с помощью литературы. Так возникла идея конкурса рассказов о деньгах.

В последних словах идея конкурса несколько сужена. В рассказах, включенных в сборник, речь идет - вернее, должна была идти - не только о деньгах. Задание было - дать человечный образ нового русского. Так сказать, морально способствовать дальнейшему развитию капитализма в России, прерванному известными событиями 1917 года. Удалась ли эта задача или нет - дело десятое. Но вот что хочется сказать, какое сомнение чуть ли не априорно выразить: возможно ли из указанного порочного круга вырваться с помощью литературы, которая как раз в России и была одной из причин этого самого круга?

Главное, что именно об этом пишет в предисловии к сборнику Татьяна Толстая. Пишет, как всегда, блестяще - так, что после нее и самого сборника читать не хочется (за исключением разве что рассказа, написанного ею самой под псевдонимом, - но кто ж из умеющих читать ее не узнает?).

Толстая начинает свое предисловие с цитат, цитирует Розанова и тексты из Писания. Это взрывчатое сочетание, и запали Толстая бикфордов шнур, так от этого проекта пыли бы не осталось - и не только от данного сборника, а от самой идеи капитализма в России. Не будем и мы раньше времени баловаться с огнем - послушаем для начала выбранные Толстой мысли Розанова:

"Русский человек задарма и рвотного выпьет" И еще: ""В России вся собственность выросла из "выпросил", или "подарил", или кого-нибудь "обобрал". Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается".

И еще: "Вечно мечтает, и всегда одна мысль: - как бы уклониться от работы (русские) ".

А вот что пишет сама Толстая с отнесениями к авторитетам:

Повержен будет Вавилон, говорит Апокалипсис. А апостол Павел обещает "имущество лучшее и непреходящее". И не потому ли русский человек пьет рвотное, а русская литература, должным образом ужасаясь качеству и количеству выпитого, отказывается всерьез говорить о земном устройстве человеской жизни, о быте, о пользе, о выгоде, о прибылях, о покупках, о радостях приобретательства и строительства, о муке, овцах и виссоне?

Эту мысль можно очень интересно эксплицировать, но Толстая этого не делает, и, много говоря о литературе, вопрос о христианстве не затрагивает. А она могла бы кое-что еще вспомнить из того же Розанова: например, слова о том, что Россия провалилась в яму, вырытую человечеству христианством.

Толстая рассказывает, как в нежном возрасте, соблазнившись завлекательным названием, она открыла роман Золя "Дамское счастье" - и оторваться не могла, хотя там шла речь отнюдь не об адюльтерах, а о создании молодым предприимчивым дельцом универсального магазина дамского платья. Полюбовавшись капитализмом в изображении Золя, Толстая возвращается к отечественной действительности - то ли тогдашней, то ли теперешней, а скорее всего вечной: