Русский ад. Книга первая
Шрифт:
Но какие другие?
Может, новые миллионеры, а может, новые бессребреники. Лишь бы народ при них работал.
А если хунвейбины нового образца?
Может, и они. Кого Россия стерпит, тот и примет ее тяжесть на свои плечи и будет строить ее дальше.
Не хочу угадывать, кто это будет. Разведут по собственности. И не такое бывало. А все равно Россия подымалась с колен.
С колен?! А не с водочной ли отлежки?
Так кто же, кто?
Вот понятный вариант. Лаврентьев, сержант, загнанный Великой войной на Сахалин. На досуге читает ученые книги,
Есть бомба в арсенале страны!
Но есть вариант куда более сложный. Два гениальных ракетчика: Королев и Глушко.
«Инженер Глушко почти месяц, до самого суда, не знал ничего о показаниях своего друга – инженера Королева. И на первом же допросе дал свои показания.
Добровольно? Под пытками?
Никто не знает.
Как Королев избежал расстрела – загадка. Как Глушко избежал расстрела – загадка.
Сергею Королеву и Валентину Глушко мир обязан космосом…
Их показания друг на друга – прямой удар молнии.
В каждого».
Удар по здравому смыслу? Таинство судьбы?
Таинство – когда после того гэбэшного испытания они долгие годы работали бок о бок в рамках советской космической программы.
«Сошлись ради дела», – объясняет Караулов.
Делом и оправдались перед страной, – объясняю я, – когда и виноваты не были.
Эти интеллектуальные сюжеты – излюбленная фактура хроники Караулова. Но есть и другое:
«…Это тута, в Москве, я не человек, будто отключил меня ктой-то, хожу дохнутый. Я, короче, счас не человек, я потеря! Но сердце у меня на месте, сердце осталось, не потеряно, я токма выжить сам уже не смогу, а надо-то мне – мирком-лотком: помытьси немного, барахлишко купить да в поезд сесть, хоть на подножку, потому что народ в поезде едой завсегда поделится. Умирать буду – поделятся. И врача позовут. Это тут врач не подойдет. А подальше от Москвы – подойдет, там пока не на все деньга нужна, там за место доллару у людев сердце работает…»
Сердце работает! Отъедет Егорка из столицы в родную глушь – и если не сопьется, найдет себе дело по силам и по вкусу – не пользу и во благо страны, счастливой в аду и несчастной в раю.
Это я Караулова домысливаю.
Так моей душе легче.
Вопросы-то остаются.
Этот вопрос у Караулова сдвинут к фольклору: вы читали русские сказки? Вы помните, чтобы русские в сказках работали?
Так работники они или бездельники?
Отвечаю. Поскольку в течение года климат не позволяет русскому мужику обрабатывать землю, – он ложится на печь и рассказывает (слушает) сказки. Но вот на короткое время природа позволяет обработать землю, – и на это сжатое время русский человек становится рекордсменом труда. Успеть, успеть!
Только вот в какие именно сроки погода велит лежать на печи, а в какие – вкалывать денно-нощно, – не предугадаешь. Год на год не приходится.
И к тому, и к сему готовься. Еще одна фатальная загадка, уготованная русским.
Без
«Теленок, столько лет бодавшийся с дубом, так и не сумел его пошатнуть, куда ему… Дуб подпилил Горбачев; хотел, видно, что-то подправить, сухие ветки убрать, навозу подкинуть, чтоб жил дуб еще тысячу лет, но из дупла вдруг вылез заспанный, плохо причесанный Ельцин и… повалил, молодец, этот дуб на землю…»
Этот дуб – хорошая деталь, чтобы связать концы широко распластавшейся хроники.
Я тоже попробую связать концы.
Что за Андрюха – и не упомнишь.
А что за гость прилетел к нам без приглашения – его дозаправили под Старой Руссой, иначе бы не долетел, а так даже и переодеться успел, к Москве готовился, так Москве его на Красной площади с телекамерами решили встретить: нежданный гость летит!
Это о ком?
О Русте… Кто такой, помните? Уже забыли?
А что это за «ОНЭКСИМ» – не забыли? А «Менатеп»? А «Конти? И «Сила-банк»…
Сочинители поработали? Именно. Да так, чтобы чужакам не понять было. Разве что Караулов, «сдвинутый на сенсациях», соберет и сохранит для потомства эти шедевры эпохи распада. По ходу которых демократы второго и третьего уровня делят страну, спеша прихватить свое. Подробности, конечно, задевают.
Например, Старовойтова – хочет, чтобы Ельцин назначил ее министром обороны Российской Федерации. Не по лучилось: решили, что «армия бабу не примет». Эпизод этот не потерялся только из-за горечи дальнейшей старовойтовской судьбы, сам же по себе он вряд ли надолго задержался бы в летописях.
Скорей всего, народ выметет это все из исторической памяти в небыль анекдотов.
Что же это такое? Жуть, которая маскируется под чушь. Хрень, которая велит называть ее демократией. Дележка, которая считает завтрашние нули…
Как?! А четыре миллиона?
Где?
В банке, у Андрюхи!
Да кому они что скажут – эти пауки в банках?
Другое дело, когда действие из банка перекинется… в тюрьму.
И не Андрюха, а Егорка услышит то, что только там и услышишь:
Пребывание карауловского героя в тюряге, пусть недолгое, – врезается в хронику со стороны, противоположной Андрюхиным призрачным миллионам, но с такой жуткой рельефностью, что держит хронику с другого боку – железно.
«Главную правду русскому человеку сообщают всегда только матом…»
Почти не цитируя этот мат, повествователь так передает его сверхзадачу, что картины разнузданного блуда, судорожно нетерпеливого насилия бьют из этой тюремной главы насмерть! «Сексуальные оргии» – как новый элемент народной жизни…
Новый?! А разве в прежние эпохи бытие «низов» не определяло ход событий?
Еще как определяло. Весь ужас новой истории опирается на шатания масс, ищущих, за кем бы погнаться (пойти строем). И войны мировые опираются на это низовое, неродное, природное неистовство. Как и на изощрение военной техники.
Так будет на что опереться и тому безумию, на порог которого, озираясь, вышло теперь человечество. Мокрощелину надо готовить, а не карман для Андрюхиных миллионов.