Русский декамерон, или О событиях загадочных и невероятных
Шрифт:
Я уже говорил, что у меня был старый большой пневмати ческий пистолет, которым я иногда забавлялся. Позже я его пе ределал под однозарядный мелкокалиберный, а еще позже про дал Вадиму. А пока он у меня лежал в тумбе.
Както я забыл его спрятать на ночь, и он остался лежать на тумбочке. А тут с утра заходит крикливая Маша и начинает шуровать шваброй по ножкам кроватей. По своей стервозно сти, разумеется. Я лежу, притворяюсь крепко спящим. Маша за метила пистолет, перестала махать шваброй, спрашивает у Ва дима, что, дескать, это? Она уважала Вадима, считалась с ним, так как он был уже "в годах" и не такой охламон, как я. И тут Вадим проявил талант
– Тсс, Маша!
– он приставил палец к губам, - подойдисюда, тебе лучше знать обо всем, чтобы не проколоться. Как ты думаешь, кто он такой? Почему ему все с рук сходит? Почему его институтское начальство само сюда подселило? Так знай, что он - оперативный сотрудник КГБ, капитан, но в штатском. Он слушает, кто что говорит, и записывает. Магнитофон у него видела? Тото же! А вчера он ночью с задания пришел, устав ший, говорит, что пару шпионов пристрелить пришлось. Почи стил, смазал пистолет и вот забыл на тумбочке. Принял сно творное, так до полудня спать будет. Ты, Маша, по утрам лучше дергай за дверь, если открыта - заходи, убирай, а если заперта, лучше не беспокой его, пусть отдыхает. Чего тебе хорошую ра боту терять? А я - его старый друг, он меня не трогает...
Спасибо Вадиму, Маша перестала шваркать шваброй по нож кам кроватей, не заходила утром, пока я спал, да и здороваться стала совсем подругому - с поклоном. А я, как ни в чем не бы вало, нетнет да и спрошу ее:
– Ну как, Маша, что говорят в конторе? Жратьто ведь нечего, ничего не купишь в магазинах, а платят - гроши, не так ли?
– и сверлю ее глазами.
– Нет, что вы (на "вы" перешла, подхалимка!), это все временные трудности, мы властям нашим верим и любим их! Да и Вадим остался не в накладе - он тоже любил по утрам поспать.
Итак, возвращаюсь к моей надувной подруге, которую на звал я ласковым именем "Муся". Сперва я пользовался ею про сто из любопытства. Надувал ее то сильнее, то слабее, исследо вал все ее явные и скрытые возможности. Надо отдать должное создателям этой прелести - потрудились они на славу и знание вопроса проявили изрядное.
Теперь продают какихто надувных уродин - от взгляда на них импотентом можно заделаться. А моя Муся была краса вицей - все было продумано, все было натурально - ни швов не видно, ни клапанов. Максимум натуральности - каждый пальчик отдельно, кожа - бархатистая, как настоящая. Крас ки, правда, коегде пооблезли, на сосках, например. Чувство валось, что они раньше были коричневыми, а теперь облезли до белизны. Сосал, что ли, их ее бывший "муж"? Ротик приот крыт чутьчуть, не разинут настежь, как у современных чучел. И зубки белые (мягкие, правда!), чутьчуть виднеются. Глазки полузакрыты, не смотрят нагло прямо в рот! Ну просто не кук ла, а Мона Лиза!
Постепенно я стал чувствовать к Мусе привязанность, раз говаривал с ней, а за лето успел даже полюбить ее. Да, да, как настоящую женщину. Как молчаливую, скромную, покорную, верную жену! Таких и в жизнито не бывает! Возвращаясь до мой, я тут же нащупывал ее в тумбочке. Надувая, придирчиво осматривал ее и принюхивался - не прикасался ли к ней кто другой. Понемногу я прекратил заниматься с Мусей излише ствами, ну разве только по сильной пьяни. Нежно целовал ее после надувания, ласкал, как живую бабу.
Наступила на меня болезнь, называемая "пигмалионизмом", по имени скульптора Пигмалиона, влюбившегося в свое созда ние. Да я уже и на живыхто баб перестал смотреть, быстрее бы домой, к моей родной Мусе. Теперь я понял, почему
Чувствую, что крыша моя едет, причем с ускорением. По дарить Мусю другому - никогда! Чтобы ее коснулась рука или (о, ужас!) какаянибудь другая часть тела чужого человека - ни в жисть!
И решил я ее "убить". Пусть ни мне, ни другому! А оставать ся с ней - тоже невозможно, с ума схожу, в натуре! Надул я ее, поцеловал во все любимые места, попросил прощения, и ножом кухонным - пырь, пырь! Муся засвистела, задергалась, сникла и опала. Я завернул ее в газеты и, озираясь, как натуральный убийца, вынес "тело" на кухню. Там никого не было, угольная печь пылала.
"Крематорий!" - грустно улыбнулся я и засунул свернутое тельце убитой Муси в дверцу печи. Печь заполыхала, разнесся запах горелой резины. В моей душе творилось чтото ненормаль ное - я плакал, как по человеку, а ведь, по сути, горелато рези новая камера.
А скульптура Галатеи - не кусок камня ли? А человек - не химические ли элементы, собранные в известной пропорции? Если же главное - душа, то почему она не может быть в статуе, картине, кукле? Так как в то время я был гораздо менее подко ван в этих вопросах, чем сейчас, то не нашел ничего лучшего, чем пойти в магазин, купить бутылку и нажраться - напиться то есть.
Магия Муси прошла быстро, но даже сейчас, когда вспоми наю эти "пырь, пырь!" ножом, этот свист воздуха и полузакры тые, укоризненные глаза Муси, волосы на теле шевелятся.
Даже не знаю, хорошо было бы или нет, если бы моя Муся ожила, как пигмалионовская Галатея. Наверно, сначала я был бы просто счастлив, но кончилось бы все, безусловно, плохо. Потому что ненатурально это - любить даже ожившую, но ста тую, пусть даже надувную куклу. А какой у нее окажется нрав, характер? Не будет ли у нее вредных привычек? Нет, лучше иметь дело с натуральной бабой, пусть даже с плохим характе ром и вредными привычками. Надежнее както!
МЕРИЛИН МОНРО
В 1973 году я защитил в Москве докторскую диссертацию и вернулся к себе в Курск, где работал в Политехническом инсти туте заведующим кафедрой теоретической механики. Там меня встретили как героя - во всем Курске, с его четырьмя вузами, было всего пять докторов наук и все - старцы. А у меня - воз раст Христа! Женщины с восхищением смотрели на молодого доктора наук, вызывая негодование жены.
А как раз в этот период я неожиданно увлекся, как сейчас говорят, "секссимволом" мировой величины - артисткой Ме рилин Монро, или Нормой Бейкер по паспорту. Я даже не столько смотрел фильмы с ее участием (где их было взять в то время?), как читал про нее, про ее удивительную карьеру, пристально разглядывал ее фотографии. Особенно через лупу, когда фото графии как бы оживают (попробуйте и убедитесь!). И я посте пенно влюбился в Мерилин, хотя знал, что ее давно нет в жи вых. Я знал, что есть такая патология - влюбляться в кумиров, эта патология "прилипла" и ко мне.
Часто, запершись в своем служебном кабинете, я расклады вал, как пасьянс, на столе фотографии моего кумира и любовал ся красивейшей женщиной мира. Я мечтал, чтобы и Мерилин полюбила бы меня так же, как я - ее, и была бы верной мне - я ведь так ревновал ее! Хотя, повторяю, я отчетливо представ лял, что моего кумира в этом мире уже нет. Но ведь и Петрарка знал о том, что его Лауры тоже нет на свете, но тем не менее...
По ночам я зажмуривал глаза, представлял себе улыбающу юся Мерилин и настойчиво посылал ей сигналы: