Русский Дьявол

Абрашкин Анатолий Александрович

При встрече с губернатором Павел Иванович намекнул вскользь, что «в его губернию въезжаешь как в рай». Конечно, это было перебором и неприкрытой лестью, но по-своему Чичиков был и прав. Он был заворожен простором нового для себя края и обилием в нем света. «Губернаторский дом был так освещен, хоть бы и для бала; коляски с фонарями, перед подъездом два жандарма, форейторские крики вдали — словом все, как нужно. Вошедши в зал, Чичиков должен был на минуту зажмурить глаза, потому что блеск от свечей, ламп и дамских платьев был страшный. Все было залито светом». В этой ситуации «червь мира сего» вполне мог обмануться и посчитать, что попал в райскую страну. Впрочем, в своих суждениях Чичиков был очень трезв и обмануться высшим губернским светом мог разве лишь на день-два, пока живы были воспоминания о визите в парадиз помещика Манилова.

Деревня Маниловка выглядит карикатурой на те образы рая, который стремились воссоздать на земле сильные мира сего. Господский дом стоит на возвышении и вроде бы олицетворяет, как и беседка с надписью «Храм уединенного размышления», устремленность его

хозяев к небесному, светлому, солнечному. Но, с другой стороны, он открыт всем ветрам, которые выдувают из голов его обитателей благие намерения и развеивают их по окрестным полям и лесам. В саду, правда, были разбиты по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций да одиноко грустили пять-шесть берез, но говорить о едином ансамбле, включающем парковые и садовые насаждения, было никак нельзя. Даже «день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета».

Жизнь Манилова наполнена мечтами, невероятными проектами. «Как было бы в самом деле хорошо, если бы жить этак вместе, под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вяза, пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!..» — признается он Чичикову и слышит в ответ столь желанную для сердца фразу: «О! это была бы райская жизнь!» Манилов белокур, с голубыми глазами, внешне — это чистый ангел, но от него не дождешься живого слова. Он обитатель мертвого неба, пустоты: у него не только что за душой, но и в кладовой-то пусто. Он — «живой труп», призрак, который пройдет по миру, не оставив никакого следа, разве что народив двух наследников, которые своими греческими именами будут до скончания дней смешить соседей. Но как бы ни была тронута мертвечиной душа Манилова, ее не назовешь ни злобной, ни алчной. Он — добрый и бескорыстный, и способен душевно радоваться, что «доставил гостю своему небольшое удовольствие». Манилов любит жену и детей! Он — единственный из компаньонов Чичикова, который не замарал свои руки торгом и денежными расчетами. И пусть мир, в котором он живет, приторный и ненастоящий, в нем все равно присутствует возвышенное и чистое. Пусть это пародия на райские высоты, к которым стремится человек, но Павел Иванович за всю свою жизнь не поднимался и до них. Что ни говори, но его путешествие по N-ской губернии начиналось с головокружительного взлета.

Перед самым отъездом из Маниловки, однако, на небе появились тучи. Чичикову они показались маленькими и не предвещающими никаких неприятностей. Но он ошибся. Очень скоро небо сплошь обложило тучами, зазвучали громовые раскаты и, наконец, с неба хлынул проливной дождь. Дорогу мигом развезло, кучер Селифан, хватанувший лишнего, пропустил нужный поворот и сбился с дороги. Бричка, управляемая неверной рукой, выехала на взбороненное поле и благополучно опрокинулась набок. Благополучно в том смысле, что никто сильно не ушибся, однако же Чичиков «и руками и ногами шлепнулся в грязь». В этом комическом действии, думаем, все согласятся, пародийно описывается сцена низвержения с небес одного из прислужников Сатаны. Полная темнота и взрытая земля в месте падения воссоздают картину входа в подземное царство. Вдобавок к этому до Чичикова и Селифана начал доноситься вой собак — церберов местного Аида. «…Псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это получал Бог знает какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дискант, вероятно, молодого щенка, и все это наконец повершал бас, может быть, старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один, засунувши небритый подбородок в галстух, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла…» Это был собачий оркестр помещицы Коробочки.

Исследователи поэмы уже давно заметили, что в главе, посвященной Коробочке, постоянно упоминаются всевозможные птицы или их атрибуты. На стенах комнаты, где остановился Чичиков, висели «картины с какими-то птицами». Окно комнаты «глядело едва ли не в курятник». Дворик перед окнами «весь был наполнен птицами <…> Индейкам и курам не было числа». Гоголь дополняет эту картину сороками и воробьями, которые «целыми косвенными тучами переносились с одного места на другое». Вдобавок ко всему в главе неоднократно фигурируют птичьи перья: «Фетинья <…> успела уже притащить перину и, взбивши ее с обоих боков руками, напустила целый потоп перьев по всей комнате <…> постель опустилась под ним почти до самого пола, и перья, вытесненные им из пределов, разлетелись во все углы комнаты». «Может быть, понадобится еще птичьих перьев, — спрашивает Коробочка у Чичикова. — У меня к Филиппову посту будут и птичьи перья». Даже в лирическом отступлении, присутствующем в этой главе, образ правителя канцелярии нарисован при помощи «птичьих» сравнений: он сравнивается с орлом и куропаткой. Какую же цель преследует автор столь навязчивыми ассоциациями с птицами?

Е. А. Смирнова, автор книги «Поэма Гоголя «Мертвые души», считает, что все упоминаемые в связи с Коробочкой птицы «прочно связаны в фольклорной традиции с обозначением глупости, бессмысленной хлопотливости или, попросту говоря, безмозглости — качеств, персонифицированных Гоголем в личности его героини». На самом же деле все гораздо глубже и интереснее. Чтобы картина Коробочкина ада выглядела цельной и законченной, писатель сопоставляет его хозяйку с одной из языческих богинь — Кикиморой!

Кикимора — дворовый дух, который считается злым и вредным для

домашней птицы. Обычное место поселения — курятники, те углы хлевов, где садятся на насест куры. В курятниках вешают камни, так называемые «курячьи боги», для того чтобы кикиморы не давили кур. Занятие кикимор прямое — выщипывать перья у кур и наводить на них «вертун» (когда они кружатся как угорелые и падают околевшими). Не этим ли постоянно занимаются в доме у Коробочки? Кикимор представляют безобразными карликами или малютками, у которых голова — с наперсток, а туловище — тонкое, как соломинка. Они наделены способностью являться невидимками, быстро бегать и зорко видеть на далекие пространства; бродят без одежды и обуви, никогда не старятся и любят стучать, греметь, свистеть и шипеть. Коробочка, действительно, женщина небольшая, она бережлива и лишнего не износит, а уж насчет посторонних звуков, наполняющих ее дом, Гоголь говорит так: «Слова хозяйки были прерваны странным шипением, так что гость было испугался; шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но, взглянувши вверх, он успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и, наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошел опять покойно щелкать направо и налево». А как старушка заглянула поутру в комнату Чичикова, когда часы снова зашипели и пробили десять, и в ту же минуту ловко ретировалась? Подобно всякой «богине», Коробочка способна предвидеть будущее: за три дня до приезда к ней Чичикова ей приснился черт, «такой гадкий, а рога-то длиннее бычачьих». Так что можно уверенно утверждать, что образ Коробочки создавался на основе представлений о Кикиморе. И не случайно в ее огороде читатель вдруг обнаруживает чучело на длинном шесте с растопыренными руками и салопом хозяйки на голове. Это и есть символическое изображение богини, защитницы посадок от птиц.

Имя помещицы олицетворяет то замкнутое пространство (дом, курятники, огород и сад), которое она охраняет. В сущности, гроб — это тоже короб. Приехавшему Чичикову Коробочка то и дело напоминает о своем покойном супруге: сушить кафтан и чесать гостю пятки следует непременно так, как делали покойному барину. Вкупе с этими напоминаниями хозяйка желает Чичикову не спокойной, а покойной ночи. Да и сам путешественник чувствует себя, что называется, на своем месте и сворачивается под ситцевым одеялом, прямо как змей, кренделем. Но было бы неправильным полагать, что двор Коробочки совершенно изолирован от внешнего мира и Божьего света.

Помещица помнит о Боге и уповает на его защиту, так что всю ночь по приезде Чичикова для обороны от нависшей над поместьем грозы перед образами горела свеча. Утром же солнечный свет сделал свое благое дело и растворил мглу. Окно, к которому подошел, одевшись, Чичиков, олицетворяет выход в мир света. Не случайно в этот момент взору Павла Ивановича предстает петух, враг нечистой силы, и произносит гостю на своем странном языке нечто вроде «желаю здравствовать» (Чичиков перед этим чихнул). Солнечный свет «оживляет» дом помещицы. К тому же, как выясняется, зовут ее Анастасия, что по-гречески значит «воскресение». Обитатели дома как бы переходят из мира мертвых в земной мир. Правда, самому Чичикову по завершении торгов предстоит еще одолеть лабиринт, составленный из проселочных дорог, но тут уже на помощь приходит хозяйка мертвого царства и дает в провожатые девочку Пелагею, одиннадцати лет от роду. Гоголь опять-таки соблюдает каноны мифологической традиции: служанками богинь древности были весталки (девственницы), не нагрешившие в миру и давшие обет служения своей божественной покровительнице. Но даже с провожатой путь по лабиринту не выглядел легкой прогулкой. «Хотя день был очень хорош, но земля до такой степени загрязнилась, что колеса брички, захватывая ее, сделались скоро покрытыми ею, как войлоком, что значительно отяжелило экипаж; к тому же почва была глиниста и цепка необыкновенно. То и другое было причиною, что они не могли выбраться из проселков раньше полудня. Без девчонки было бы трудно сделать и это, потому что дороги расползались во все стороны, как пойманные раки, когда их высыпят из мешка…» Как в старой доброй сказке, выбраться герою с того света весьма и весьма непросто…

Но Павел Иванович неудержим, энергии у него хватит еще не на одно погружение в Аид. Только-только выбрался он на столбовую дорогу, нашел трактир и собрался основательно, по-русски закусить, как уж навстречу к нему эдаким чертом спешит Ноздрев.«Это был среднего роста, очень недурно сложенный молодец с полными, румяными щеками, с белыми, как снег, зубами и черными, как смоль, бакенбардами. Свеж он был как кровь с молоком; здоровье, казалось, так и прыскало с лица его». Ноздрев — пьяница, кутила, картежник и болтун, каких свет не видывал. Божится — и врет, божится — и врет. Как хотите, но прозвище ему одно — черт! Кстати, владения его представляют какое-то гиблое место. Поле, которым Ноздрев повел своих гостей, «во многих местах состояло из кочек. Гости должны были пробираться между перелогами и взбороненными нивами <…> Во многих местах ноги выдавливали под собою воду, до такой степени место было низко. Сначала они было береглись и переступали осторожно, но потом, увидя, что это ни к чему не служит, брели прямо, не разбирая, где большая, а где меньшая грязь». Снова Чичиков, переходя границу ноздревских владений, как бы нисходит в нижний мир, царство Дьявола. А уж тут работают свои правила, тут нельзя не напиться, нельзя не сыграть в какую-нибудь игрушку, пусть это даже не такие азартные шашки, в общем, нельзя не потерять голову. И как знать, чем бы закончился этот кутеж, если бы, на чичиковское счастье, в дом Ноздрева не прибыл капитан-исправник с судебной повесткой для хозяина. Это-то и позволило Павлу Ивановичу выползти из ноздревского «болота».