Русский экзорцист (Отчитывающий)
Шрифт:
– Сама группа слабовата, - Стаховский небрежно махнул рукой и тут же, как бы устыдясь слишком вольного жеста положил ладони на подлокотники, дилетанты. Щекочут себе нервы. О черной мессе самое приблизительное представление. Но главный у них, верховный жрец, как он себя называет, сильная личность. Близок к богеме, не хочет прозябать на задворках.
– Жалко подавлять сильную личность, - почти прошептал кардинал, прикрывая глаза.
– Но, Ваше Преосвященство...
– Не обращайте внимания, дорогой Войцек. Это я так. А люди в группе,
– Если найдется что-то подходящее, это будет использовано. Но в любом случае, - Стаховский приподнял ладонь и снова опустил ее на подлокотник, как бы прихлопывая муху.
– Да, именно тот случай, когда цель оправдывает средства. Прости их, господи, - снова склонив голову, сказал Его Преосвященство, - ибо не ведают, что творят. Миссионерство, дорогой Стаховский, вступает в новую фазу, вернее, возвращается к радикальным мерам. То, чего никогда не добьется Папа с его вояжами по миру, с его проповедями и благословениями, сделаем мы. А люди, добровольно отдавшиеся во власть сатане, богопротивны что с точки зрения православия, что с нашей. Не жалость испытывать к ним следует, а омерзение. Но! Ищи друзей своих среди врагов своих, не так ли?
– голос кардинала стал бархатным.
– Конечно, конечно, - поспешил согласиться Стаховский. Он помялся, подбирая слова, и осторожно спросил: - Его Святейшество в курсе, я полагаю?
– Что вы, что вы, Войцек. Не нужно волновать старика. Он и так сильно ослабел в последнее время. Эти обязательные церемонии на страстной неделе так обременительны, - как бы сожалея о преклонных годах Папы, кардинал скорбно покачал головой.
– К тому же возраст, дорогой Стаховский, возраст. Время не щадит никого, даже раба рабов божьих, наместника Иисуса Христа нашего.
– Я думал, все делается с его ведома...
– Мы преподнесем ему эту победу, как сюрприз, - кардинал прищелкнул пальцами.
– Кроме того, он вряд ли бы согласился на такое э-э... мероприятие. К сожалению, ему присуща некоторая щепетильность в вопросах веры. Излишняя, я бы сказал, щепетильность. Но вы не беспокойтесь, в накладе не останетесь. Вы ведь претендуете на одно из польских епископств, не так ли? Так что поддержка Ватикана вам не помешает. Или я ошибаюсь?
– голос кардинала снова стал вкрадчивым.
– Она была бы очень кстати, - поспешил сказать Стаховский, - но если делом займется "Сакра Руота Романа" Высший суд католической церкви....- он замолчал, поджимая губы.
– Вы так боитесь Ватиканского трибунала?
– кардинал удивленно приподнял брови, - бросьте, Стаховский, времена не те, к тому же я сам член Высшего Церковного Суда. Так что с этой стороны все в порядке. Если вы удовлетворены, то вернемся к делу. Когда произойдет проникновение?
Стаховский взглянул на часы.
– Полагаю, в ближайшее время, возможно, даже в эти минуты.
– ...Спустись и покажись в стекле!
Открой врата, приди и зачни повелителя,
Что поведет нас по новому пути!
Жрица бросила диаграмму в
Хранители, стоявшие позади нее широким полукругом, замерли, склонив головы в капюшонах и скрестив на груди руки. В наступившей тишине было слышно, как Рец шепчет латинские слова второго обряда. Несколько минут прошло в молчании. Чадили факелы, белые восковые свечи оплывали прозрачными слезами. Наконец затянувшееся ожидание наскучило. Один из хранителей откинул капюшон и насмешливо хмыкнул.
– Ну что, все как всегда? Тишина и спокойствие, - он взъерошил короткие рыжие волосы, - лично мне надоело. Детский сад какой-то.
Пламя свечей, стоящих по углам треугольника, чуть заметно дрогнуло.
– Вика, - позвал рыжий жрицу, - давай завязывать. Поехали лучше в какой-нибудь кабак.
Жрица резко выдохнула долго задерживаемый воздух, плечи ее опустились, пальцы разжались. Возбуждение оставляло ее.
Пламя свечей снова затрепетало, хотя застоявшийся воздух подземелья был по-прежнему неподвижен. Вика заметила это и протянула назад руку с раскрытой ладонью, призывая к вниманию.
Рец возвысил голос. Отразившись от каменных стен, эхо его последних слов заметалось по подземелью.
– ... intelligibili, et sine omni ambiguitate.
– Рец, - не унимался рыжий, - кончай свою латинскую галиматью. Ничего не будет.
Внезапно Рец отшатнулся, будто от опалившего его пламени. Капюшон упал с его головы, лицо стало бледным, как у пролежавшего неделю в воде утопленника. Дико озираясь, он выставил вперед руки с рукописью, схватив ее за верхний и нижний края, и заметался в каменном круге, словно пытаясь оттолкнуть что-то страшное, пытавшееся проникнуть в круг.
Хранители замерли.
– Наширялся, что ли, - неуверенно предположил парень с хвостом на голове.
– Театр одного актера.
– Рец, что с тобой, - спросила одна из хранительниц.
– Подожди, - крикнула Вероника, - он кого-то видит.
Рец метался по кругу, обороняясь свитком от невидимых противников. Трясущиеся губы на белом бормотали слова обряда.
– ...ecce personam exorcisatorus, in medio exorrcismi...
Рвущийся голос то понижался до шепота, то срывался на фальцет.
– ...qui vocatur Octinomos, - прохрипев последние слова, он остановился в центре круга, набрал полную грудь воздуха и дунул на восток. Повернулся, дунул на север, потом на запад и юг. Замерев на месте с нелепо поднятым свитком, он уставился на что-то, видимое только ему. Белое лицо, обрамленное бородкой, подергивалось, глаза раскрывались все шире, вылезая из орбит.
– Бегите, - прохрипел он, - бегите отсюда. Меня обманули! Бегите все!
Факелы на стенах внезапно затрещали и зачадили. Красноватое пламя, приобретая яркость и мощь фотовспышки, стремительно заполняло подвал режущим, почти осязаемым светом.