Русский Харбин
Шрифт:
Сначала большинству коренного населения Маньчжурии были непонятны столь дифференцированные отношения между людьми одной этнической культуры, и лишь по прошествии времени, в середине 1920-х, китайцы научились пользоваться этими разногласиями в полной мере. Долговременное проживание советских людей в Харбине, создание семей и воспитание потомства в атеистическом духе создавали своего рода альтернативный мир русскому патриархальному укладу, по которому была заведена жизнь старых харбинцев, и формировало особую форму отношений с местными властями, понимавшими, что не считаться с этой новой политической реальностью невозможно. Вместе с тем отсутствие единства в противостоянии китайской административной и политической бюрократии, подходах к местному мздоимству и казнокрадству у русских и «советских», ввиду разности исповедуемых ими убеждений, было очевидно. И если первые старались не потакать «слабостям» бюрократов, то вторые часто использовали их в своих личных целях и для борьбы с влиянием «белой» части диаспоры. Отношения Китая к Советской России претерпевали долгую эволюционную историю и, в зависимости от политической конъюнктуры, характеризовались неустойчивыми амплитудами колебаний симпатий и антипатий. В Харбине это находило свое отражение в переменных репрессиях, направленных против советских служащих железной дороги и консульского учреждения, и практически не распространялось на
В сопоставлении с этими типажами первых советских назначенцев, прибывших на работу на КВЖД, их соотечественники, уехавшие сюда до 1917 года, и даже беженцы времен Гражданской войны, являли собой диаметрально противоположный образ. Разумеется, дело было вовсе не в том, что новые правители России решили противопоставить эмигрантам «тип советского человека», стараясь, чтобы даже внешне «новые люди» не напоминали миру о былых образах россиян. Речь идет о той доле личной и нравственной свободы, которая делает человека способным к творчеству, позволяя проявить в нем лучшие качества. И хотя русский литературный мир Дальнего Востока, и Харбина в частности, считался парижскими критиками как бы лежащим на периферии культурного пространства, несомненные его удачи находили свое отражение на страницах респектабельных европейских журналов. Приблизительно та же ситуация была и в мировых научных кругах, внимательно следивших за работой коллег-дальневосточников, узнававших об их открытиях и публикациях в разнообразных разделах науки и заявлявших об этом как о достижениях русского научного сообщества. Вот почему начавшаяся оккупация Китая Японией и взятие под контроль японцами всех, и в том числе культурных сторон жизни не просто поставили жизнь русской цивилизации в Харбине под жесткий прессинг, но и чуть было не привели к ее полному истреблению. Так как советско-японские отношения времен оккупации Китая — тема для пространных монографий, в рамках поставленных автором задач о них стоит упомянуть лишь в ходе описания того, насколько изменилась жизнь русского народонаселения оккупированного города. Нежелание участвовать в сложной и многоходовой борьбе держав Антикоминтерновского пакта и их антагонистов стало имманентным состоянием многих и многих русских людей в Харбине. Это была уже не прежняя аполитичность профессионалов своего дела, каковая бытовала среди чиновников деятельных министерств и ведомств былой империи, а ясное осознание того, что столкновение двух одинаково враждебных национальной России сил должно происходить без их участия.
Между тем и «советчики», и японцы не выпускали из поля видимости своих прицелов представителей старой эмиграции, стараясь вовлечь их в хитросплетения тайных и явных войн, сделать разменной монетой политических игр и, по возможности, уничтожить как явление. Для этого случая на территории Харбина японцы имели больше сил и возможностей, чем и старались воспользоваться при каждом удобном случае. Закрытие средних и высших учебных заведений, призыв эмигрантской молодежи в подразделения японской армии, разнообразные ограничительные меры были одними из многих последовательных и разноплановых шагов японцев в отношении русских эмигрантов. Попытки увлечь эмигрантскую молодежь химерами «учений» Маркса и «мировой революции», а также вовлечь ее в подрывную и разрушительную работу, отвратить от традиционно исповедуемого православия — долгое время это оставалось главной задачей советских представителей, официальных и нелегалов. Многие из эмиграции, оказавшись между этими двумя жерновами, пытались обрести свободу. Иных же перемалывал в муку этот страшный молох тоталитаризма. Осознание того, что японцы были и остаются врагами всех форм национальной жизни и никогда бы не потерпели ее возрождения ни в каком виде, происходило у части русской эмиграции поэтапно, невзирая на отдельных дружественно настроенных к России должностных лиц, военных или иных представителей Страны восходящего солнца. Зарубежная деятельность советских агентов не была для них столь очевидна, а потому оказалась более успешной и в конечном счете более убийственной, чем все годы японского
Говоря о двух врагах русской эмиграции, следует помнить о том, что нанесло окончательный и непоправимый разгром самому факту русского присутствия в Харбине — местное коренное население, отношение которого к русским поселенцам претерпевало изменения на всем протяжении существования русской диаспоры. От почтения, близкого к низкопоклонству, до высочайшей точки ксенофобии, выразившейся даже не в период всевластья хунвейбинов, а в «мирную» эпоху последних десятилетий ушедшего в историю XX века, когда остатки русского присутствия были бесцеремонно похоронены — одни в труднодоступных партийных архивах, другие в буквальном смысле этого слова — в земле. Достаточно вспомнить бульдозеры, сносившие харбинские некрополи, горящие православные храмы, поругание икон, вспахивание мест упокоения сотен русских людей — основателей и строителей великого города. Память о русском присутствии вытравливали на уроне топонимических изменений, переименовывая на свой лад улицы, скверы и пристани. Ссылки на древность китайской цивилизации, не терпящей соседства с другими, может быть, не столь древними, а следовательно, и предназначенными к исчезновению, — слабое оправдание той волны вандализма. Именно так можно сказать про порыв, охвативший Китай в пору неистового выкорчевывания и крушения русских духовных и культурных ценностей, который в бешеном своем кручении не остановился до тех пор, пока почти все следы русского пребывания в Северо-Восточном Китае не оказались уничтоженными.
Но это потом китайцам было суждено стать лишь завершающим разрушительным валом, а главный удар был нанесен из СССР, в тот час, когда советские войска, тесня японцев, вошли в Маньчжурию и устремились по всем стратегическим направлениям на северо-западе страны. Рассуждая непредвзято, можно было бы только приветствовать освобождение от японских оккупантов старого русского города, каковым к 1945 году можно было с долей условности назвать Харбин. Притом необходимо помнить, что даже после многих лет репрессивной политики оккупантов по отношению к эмиграции в виде закручивания административных и экономических гаек духовный и интеллектуальный потенциал русского населения города неизменно продолжал оставаться высоким. Геополитические устремления сталинского СССР простирались на всех русских в «рассеянии сущих», дабы по возможности собрать их воедино, устранить неугодных и инакомыслящих, пополнив остальными число быстро убывающего в войнах и лагерях населения. Лишь этим можно объяснить бессмысленные по своей жестокости выдачи эмигрантов по всему миру, но главным образом в Европе, назад в СССР.
Вагоны, вагоны, вагоны с запада и востока тянулись в Россию, увозя с собой заведомо обреченных людей. Обреченность эта выражалась не только в неминуемом суде за «прежние прегрешения» против советской власти, с последующим отбытием срока в тяжелейших лагерных условиях, но проецировалась на всю дальнейшую судьбу человека. Ведь даже по прошествии лагерных лет выход на свободу оставался чем-то весьма условным. Негласный надзор политического сыска, жизнь в атеистическом государстве, доведшем своих граждан до процветающей повсеместно усредненной экономической нищеты, часто отсутствие самой возможности заниматься любимым делом или делом всей жизни. Показательные счастливчики вроде Александра Вертинского и Натальи Ильиной убеждают лишь в наличии у советских спецслужб некоего кодекса чести, по которому они обязаны были обеспечивать достойное существование выполнившим свои миссии добросовестным помощникам.
Какими бы ни были политические игры государственных деятелей, обсуждавших продажу и покупку КВЖД, при рациональном отношении к населявшему ее район русскому населению, наверное, было возможно сохранение этого одного из немногих примеров участия русских в успешном освоении мировых пространств. Но после продажи дороги и вывоза наиболее значимых своих противников для проведения над ними показательного суда в Москве советская власть как бы ненадолго «забыла» об оставшихся эмигрантах, словно бы предоставляя их судьбы на их же собственное усмотрение. Напутанные возможным грядущим повторением насильственной депортации в СССР и те из немногих чудом уцелевших людей снова потянулись из Харбина. Шло время, и остававшееся харбинцы старели, постепенно уходя в мир иной. Бурный демографический рост китайского населения обусловил постепенное завладение (правомерное и незаконное) ими объектами былой российской общественной и частной собственности. Время меняло не только исторический облик города, но и окружающую его природу, словно бы возвращая ее к тем первозданным видам, которые открывались когда-то взорам участников экспедиции неутомимого инженера Шидловского. Все реже звучал русский язык, многократно перекрываемый многоголосьем местных наречий.
Отсутствие исторической преемственности между императорской Россией и Советским Союзом породило чудовищную несправедливость, когда памятники русской культуры были не только не востребованы, но и попросту не нужны советской власти, оставаясь покинутыми и разрушаясь под воздействием стихий, людей и времени. Поздние сожаления начала 1990-х официальных советских, а затем российских властей об утраченном наследии можно с определенной долей уверенности отнести на счет условной политической риторики, не обеспечившей последующих конкретных действий по его спасению, возвращению на родину или оптимальной консервации на китайской земле с целью его сохранения для будущих поколений русских людей. Выводы, которые напрашиваются в ходе первого приближения к изучению этой очередной культурной «Атлантиды», безвременно ушедшей из самого контекста русской цивилизации, заключаются в том, что усилия даже описательного характера, которые мы предприняли в этой работе, натолкнулись на непреодолимое препятствие, выражающееся в скудности информации, доступной самому широкому читателю. Много свидетельств еще продолжают оставаться в рукописном или устном виде, хранимые постольку, поскольку живы еще их носители — очевидцы событий и их потомки. И пусть, пока что не собранные воедино, эти отрывочные сведения живут сами по себе в разных уголках планеты, автор склонен считать свою задачу выполненной, если у прочитавшего эти строки будущего историка возникнет желание изучить и собрать воедино все то, что относилось к некогда русскому городу Харбину и его жителям. Что, в свою очередь, смогло бы послужить в будущем импульсом к написанию беспристрастного и объективного труда в назидание будущим поколениям российских граждан. Дабы, как справедливо было сказано историком, «не в наших силах воссоздать, но в силах наших сохранить память» о том замечательном городе и его людях, живших «во времена оны» на берегах полноводной реки Сунгари, явивший земле российской столь много ярких примеров величия и славы.
Об авторе
Новая работа Олега Гончаренко продолжает начатую им ранее серию книг о путях отечественной эмиграции и охватывает события более чем полувековой истории российского присутствия в городе Харбине — «столице» Китайско-Восточной железной дороги и крупнейшем центре русской цивилизации на Дальнем Востоке.
Профессиональный дипломат, политолог, кандидат политических наук Олег Геннадьевич Гончаренко хорошо известен нашим читателям как автор ряда книг по истории русской смуты 1917–1922 гг., а именно: «Тайны Белого движения. Победы и поражения. 1918–1920 годы», «Белоэмигранты между звездой и свастикой», «Белое движение: Поход от Тихого Дона до Тихого океана», «Закат и гибель Белого флота». По поводу последней из названных книг стоит сказать, что в 2006 году Олег Гончаренко стал лауреатом литературной премии им. В. Пикуля «за популяризацию морской тематики и истории отечественного флота». Отдельное место в его творчестве занимает тема истории Русской Императорской гвардии, нашедшая свое воплощение в фундаментальной исследовательской работе «Три века Императорской гвардии», изданной в 2006 году.
Под редакцией Олега Гончаренко в 2006–2008 гг. были опубликованы 16 томов серии «Белогвардейский роман», включившей в себя как наиболее значимые произведения русских писателей-эмигрантов на темы жизненного выбора и гражданского противостояния, так и редкие, малоизвестные в России работы представителей русского Зарубежья, впервые увидевшие свет в наше время.
В качестве составителя, Олег Гончаренко способствовал публикации малотиражных изданий русской военной эмиграции: «Лейб-казаки в революции и Гражданской войне. 1917–1920 гг.» генерала И. Н. Оприца; «Русский корпус на Балканах»; сборника «Император Николай II Александрович», а также мемуаров адмирала А. Д. Бубнова «В Царской Ставке» и «Картин былого Тихого Дона» генерала П. Н. Краснова (редакционное название «История Войска Донского»).