Русский литературный анекдот конца XVIII - начала XIX века
Шрифт:
— Видите ли вы, господин камергер, этот дом? — спросил Балакирев.
— Вижу, — отвечал камергер.
— А видите ли открытое окно на втором этаже?
— Вижу.
— Но подержу пари, что вы не видите женщины, сидящей у окна, в белом платке на шее.
— Нет, вижу, — возразил камергер.
Всеобщий хохот удовлетворил мщению Балакирева. [77, с. 81.]
* * *
В одну из ассамблей Балакирев наговорил много лишнего, хотя и справедливого. Государь, желая остановить его и вместе с тем наградить, приказал, как бы в наказание, по установленному порядку ассамблей, подать
— Помилуй, государь! — вскричал Балакирев, упав на колена.
— Пей, говорят тебе! — сказал Петр как бы с гневом.
Балакирев выпил и, стоя на коленах, сказал умоляющим голосом:
— Великий государь! Чувствую вину свою, чувствую милостивое твое наказание, но знаю, что заслуживаю двойного, нежели то, которое перенес. Совесть меня мучит! Повели подать другого орла, да побольше; а то хоть и такую парочку! [77, с. 58.]
* * *
По окончании с Персиею войны многие из придворных, желая посмеяться над Балакиревым, спрашивали его: что он там видел, с кем знаком и чем он там занимался. Шут все отмалчивался. Вот однажды в присутствии государя и многих вельмож один из придворных спросил его: "Да знаешь ли ты, какой у персиян язык?"
— И очень знаю, — отвечал Балакирев.
Все вельможи удивились. Даже и государь изумился. Но Балакирев то и твердит, что "знаю".
— Ну а какой же он? — спросил шутя Меншиков.
— Да такой красной, как и у тебя, Алексаша, — отвечал шут.
Вельможи все засмеялись, и Балакирев был доволен тем, что верх остался на его стороне. [78, с. 41–42.]
* * *
Один придворный спросил Балакирева:
— Не знаешь ли ты, отчего у меня болят зубы?
— Оттого, — отвечал шут, — что ты их беспрестанно колотишь языком.
Придворный был точно страшный говорун и должен перенесть насмешку Балакирева без возражений. [78, с. 46.]
* * *
Некогда одна бедная вдова заслуженного чиновника долгое время ходила в Сенат с прошением о пансионе за службу ее мужа, но ей отказывали известной поговоркой: "Приди, матушка, завтра". Наконец она прибегнула к Балакиреву, и тот взялся ей помочь.
На другой день, нарядив ее в черное платье и налепив на оное бумажные билетцы с надписью "приди завтра", в сем наряде поставил ее в проходе, где должно проходить государю. И вот приезжает Петр Великий, всходит на крыльцо, видит сию женщину, спрашивает: "Что это значит?" Балакирев отвечал: "Завтра узнаешь, Алексеевич, об этом!" — "Сей час хочу!" — вскричал Петр. "Да ведь мало ли мы хотим, да не все так делается, а ты взойди прежде в присутствие и спроси секретаря; коли он не скажет тебе "завтра", как ты тотчас же узнаешь, что это значит".
Петр, сметав сие дело, взошел в Сенат и грозно спросил секретаря: "Об чем просит та женщина?" Тот побледнел и сознался, что она давно уже ходит, но что не было времени доложить Вашему Величеству.
Петр приказал, чтобы тотчас исполнили ее просьбу, и долго после сего не было слышно "приди завтра". [78, с. 46–48.]
* * *
"Точно ли говорят при дворе, что ты дурак?" — спросил некто Балакирева, желая ввести его в замешательство и тем пристыдить при многих особах. Но он отвечал: "Не верь им, любезный, они ошибаются, только людей морочат, да мало
* * *
Петр I спросил у шута Балакирева о народной молве насчет новой столицы Санкт-Петербурга.
— Царь-государь! — отвечал Балакирев. — Народ говорит: с одной стороны море, с другой — горе, с третьей — мох, а с четвертой — oxl
Петр, распалясь гневом, закричал "ложись!" и несколько раз ударил его дубиною, приговаривая сказанные им слова. [92, с. 686.]
Один молодец, женясь на дочери Д'Акосты, нашел ее весьма непостоянною и, узнав то, всячески старался ее исправить. Но, усмотрев в том худой успех, жаловался ее отцу, намекая, что хочет развестись с женой. Д'Акоста, в утешение зятю, сказал: "Должно тебе, друг, терпеть. Ибо мать ее была такова же; и я также не мог найти никакого средства; да после, на 60-м году, сама исправилась. И так думаю, что и дочь ее, в таких летах, будет честною, и рекомендую тебе в том быть благонадежну". [77, с. 99.]
* * *
Д'Акоста, будучи в церкви, купил две свечки, из которых одну поставил перед образом Михаила-архангела, а другую, ошибкой, перед демоном, изображенным под стопами архангела.
Дьячок, увидя это, сказал Д'Акосте:
— Ах, сударь! Что вы делаете? Ведь эту свечку ставите вы дьяволу!
— Не замай, — ответил Д'Акоста, — не худо иметь друзей везде: в раю и в аду. Не знаем ведь, где будем. [77, с. 101.]
* * *
Известный силач весьма осердился за грубое слово, сказанное ему Д'Акостою.
"Удивляюсь, — сказал шут, — как ты, будучи в состоянии подымать одною рукою до шести пудов и переносить такую тяжесть через весь Летний сад, не можешь перенести одного тяжелого 'слова?" [77, с. 102.]
* * *
Когда Д'Акоста отправлялся из Португалии, морем, в Россию, один из провожавших его знакомцев сказал:
— Как не боишься ты садиться на корабль, зная, что твой отец, дед и прадед погибли в море!
— А твои предки каким образом умерли? — спросил в свою очередь Д'Акоста.
— Преставились блаженною кончиною на своих постелях.
— Так как же ты, друг мой, не боишься еженощно ложиться в постель? возразил Д'Акоста. [77, с. 103.]
* * *
На одной вечеринке, где присутствовал и Д'Акоста, все гости слушали музыканта, которого обещали наградить за его труд. Когда дело дошло до расплаты, один Д'Акоста, известный своею скупостью, ничего не дал. Музыкант громко на это жаловался.
"Мы с тобой квиты, — отвечал шут, — ибо ты утешал мой слух приятными звуками; а я твой — приятными же обещаниями". [77, с. 104.]
Контр-адмирал Вильбоа, эскадр-майор его величества Петра Первого, спросил однажды Д'Акосту:
— Ты, шут, человек на море бывалой. А знаешь ли, какое судно безопаснейшее?
— То, — отвечал шут, — которое стоит в гавани и назначено на сломку. [77, с. 111.]
* * *
Д'Акоста, человек весьма начитанный, очень любил книги. Жена его, жившая с мужем не совсем ладно, в одну из минут нежности сказала:
— Ах, друг мой, как желала бы я сама сделаться книгою, чтоб быть предметом твоей страсти!