Русский народ и государство

Алексеев Николай Николаевич

Можно сказать, что в истории культурных форм всего более значительную роль играют названные ценности третьего порядка, — культурные трафареты, образцы культурной моды и культурных традиций. При притязании западной культуры на универсальное значение такой трафарет, как «английская конституция», получил характер некоторой общезначимой формы, неизбежной не только для стран европейских, но и для обществ, принадлежащих к совсем другим культурным сферам. Согласно Шпенглеру, Англия, прививая другим странам свой политический строй, доводила их тем самым до состояния бессилия, что в особенности справедливо для стран неевропейских — для Турции, Персии, Китая, России. В странах этих вера в нормативную силу английского образца исповедовалась незначительным слоем европеизированной интеллигенции и была совершенно чужда народным массам.

Глава 4. Власть

1. Существующие воззрения

С самых первых шагов своего развития западное государство-ведение связало учение о государственной власти с так называемой теорией суверенитета. Между тем теория эта менее всего удовлетворяет элементарным требованиям образования научных теорий: теория суверенитета, как это признается в настоящее время всеми выдающимися западными авторитетами, была теорией политической, иными словами, она вовсе не стремилась описать

реальные явления власти и подчинения, которые наблюдаются в каждом государственном союзе, но ставила своей целью сформулировать и защитить некоторые нормативные принципы и требования, вытекающие из политической жизни государств новой европейской культуры. И прежде всего теория эта старалась разрешить чисто политический вопрос, кому должна принадлежать верховная власть в нормальном государстве и какими свойствами она должна обладать. В зависимости от того, к какому политическому направлению и к какой партии принадлежал данный писатель, вопрос этот решался то в пользу одного носителя власти, то в пользу другого. Г. Еллинек отлично показал, как само понятие суверенитета родилось в борьбе представителей папской партии со сторонниками партии королевской, причем католики, чтобы унизить королевскую власть, выставили лжеисторическую гипотезу, что всякая государственная власть произошла из договора, когда-то заключенного между королем и народом [480] . Так и родилась теория народного суверенитета, сыгравшая столь выдающуюся роль в последующей борьбе буржуазии с королевской властью и феодальной аристократией. Сторонники королевской власти в свою очередь выставили гипотезу, что монархи получили свою власть от Бога и что власть эта есть вечная, несвязанная законами, неограниченная, безответственная (суверенитет монархический). Борясь с политическими притязаниями сословий, сторонники светской монархии настаивали на неделимости монархической власти и утверждали, что рядом с монархом невозможен какой-нибудь collega imperii или socius. Современные исследователи теории суверенитета блестяще разоблачили все логические увертки и всю путаницу понятий, которые применялись для защиты принятых политических требований, однако вся логическая эквилибристика была только внешней наукообразной формой, под которой преподносилась известная политическая формула. В этой последней лежала сущность дела, а не в наукообразной форме. Потому-то, несмотря на всю силу критики, принцип суверенитета торжествовал. Он торжествует и доныне в лице теории народного суверенитета, выражающей политические требования народных масс. Принцип этот вошел, как известно, во все новейшие конституции, и, стало быть, с теми или иными оговорками, его не может не принять современная теория конституционного права.

480

Jellineck, О. с., стр. 436 и след.

Что же касается вопроса о свойствах суверенной власти, то в нем сторонники различных теорий весьма близко сходились: все они стремились наделить защищаемого ими носителя власти максимальным количеством прав и максимальною степенью властвования. Иными словами, они стремились доказать, что их носитель верховенства превосходит во всех отношениях всякого другого и потому является единственно возможным. Таким образом и утверждалось, что суверенитет един, неделим, неограничен и неотчуждаем. Представляется весьма любопытным, как эти свойства суверенной власти, выставленные сторонниками теории монархического суверенитета, потом перенесены были на суверенный народ. Менялся субъект, но качества утверждались старые, что указывает на одинаковость способов проведения политических тенденций, безразлично, в чью пользу они проводились.

Было, впрочем, и еще одно политическое стремление, проявлявшееся в так называемой теории суверенитета. Сторонники этой теории утверждали — и это особенно относится к учению о монархическом суверенитете, — что власть монарха помимо других свойств еще и независима вовне. В этом утверждении проявлялось стремление новых национальных государств отстоять свое самостоятельное существование и освободиться от бесчисленных опек, которые накладывал на носителей власти феодальный строй. Теория суверенитета представляла, таким образом, интересы вновь слагающегося национального государства. И обращая по принятому обыкновению нормативные суждения в теоретичес-

рядом с монархом невозможен какой-нибудь collega imperii или socius. Современные исследователи теории суверенитета блестяще разоблачили все логические увертки и всю путаницу понятий, которые применялись для защиты принятых политических требований, однако вся логическая эквилибристика была только внешней наукообразной формой, под которой преподносилась известная политическая формула. В этой последней лежала сущность дела, а не в наукообразной форме. Потому-то, несмотря на всю силу критики, принцип суверенитета торжествовал. Он торжествует и доныне в лице теории народного суверенитета, выражающей политические требования народных масс. Принцип этот вошел, как известно, во все новейшие конституции, и, стало быть, с теми или иными оговорками, его не может не принять современная теория конституционного права.

Что же касается вопроса о свойствах суверенной власти, то в нем сторонники различных теорий весьма близко сходились: все они стремились наделить защищаемого ими носителя власти максимальным количеством прав и максимальною степенью властвования. Иными словами, они стремились доказать, что их носитель верховенства превосходит во всех отношениях всякого другого и потому является единственно возможным. Таким образом и утверждалось, что суверенитет един, неделим, неограничен и неотчуждаем. Представляется весьма любопытным, как эти свойства суверенной власти, выставленные сторонниками теории монархического суверенитета, потом перенесены были на суверенный народ. Менялся субъект, но качества утверждались старые, что указывает на одинаковость способов проведения политических тенденций, безразлично, в чью пользу они проводились.

Было, впрочем, и еще одно политическое стремление, проявлявшееся в так называемой теории суверенитета. Сторонники этой теории утверждали — и это особенно относится к учению о монархическом суверенитете, — что власть монарха помимо других свойств еще и независима вовне. В этом утверждении проявлялось стремление новых национальных государств отстоять свое самостоятельное существование и освободиться от бесчисленных опек, которые накладывал на носителей власти феодальный строй. Теория суверенитета представляла, таким образом, интересы вновь слагающегося национального государства. И обращая по принятому обыкновению нормативные суждения в теоретические, теория эта провозгласила: власть монарха самостоятельна внутри и независима вовне.

В германской науке сравнительно в новейшее время [481] была сделана попытка освободить теорию суверенитета от ее политического характера и придать ей более научный смысл. Мы разумеем так называемую теорию государственного суверенитета, которая отделяет понятие суверенитета от понятия государственной власти, считая, что суверенитет есть только признак государственной власти,

а не сама власть, к тому же еще признак не существенный. Могут быть, таким образом, несуверенные государства, каковыми являлись, например, государство средневековое или отдельные части союзного государства (швейцарские кантоны или американские штаты, входящие в федерацию США). Кроме того, как учат сторонники этой теории, суверенитет нужно отделять и от вопроса о его носителях, которые могут быть весьма разнообразны. Суверенитет есть таким образом «положительная способность, государственной власти давать властвующей воле обязательное содержание или вполне автономно самоопределяться» [482] . Такою способностью обладает далеко не всякая государственная власть, оставаясь властью и не теряя характера власти государственной. Тогда и ставится вопрос, что же такое та государственная власть? Пока она смешивалась с суверенитетом, в этом смешении, по крайней мере по внешности, все было ясным. Теперь же вопрос становится во всей своей чистоте. Напрасно мы стали бы искать ответа на него в классических учебниках. Так, например, глава, посвященная государственной власти, у Г. Еллинека просто ничтожна по своему содержанию, Еллинек делает короткое предварительное определение, а потом снабжает его целым рядом историко-юридических замечаний, совершенно не анализируя самое явление власти в государстве и оставляя его вполне невыясненным [483] .

481

Со времени Gerber'a, О.с.

482

Jellineck, О. с., стр. 481.

483

Jellineck, О. с., стр. 427. «Каждый союз, — говорит Еллинек, — нуждается в единой воле. Волю, имеющую попечение об общих целях со­юза, повелевающую и руководящую исполнением его велений, представ­ляет союзная власть». Вот и все по теории власти!..

Впрочем в современном государствоведении имеется ряд попыток, направленных к объяснению явлений власти. Попытки эти можно свести к следующим основным группам:

а) Теория индивидуальной воли. Это наиболее элементарная из всех названных попыток, существо которой сводится к утверждению способности личной воли одного человека властвовать над волей другого. Власть есть, стало быть, воля одних людей, направленная на волю других. Государство есть «соединение известного количества людей… под высшей волей» или же «руководимая властной волей, властная организация оседлого народа» [484] . Учение это об единой, индивидуальной воле, руководящей государством, особенно было по пути писателям монархического лагеря. Только единая человеческая воля, учили они, может быть неподвижной точкой, на которой укреплена вся система человеческого общения [485] . Эта скрепляющая водя может определяться в своих решениях другими волями, но все-таки она должна быть одна и едина. Но если поставить вопрос, как же объяснить тот удивительный факт, что одна воля властвует над многими, на этот вопрос государствоведы названного направления удовлетворительного ответа не давали. По признанию одного из них, институт господства одной воли над направлением воль множества людей «есть необходимая форма общественной жизни», выработанная историей. «Праздное занятие — изыскивать правовое основание для того, что существует в силу естественной необходимости» [486] . Но речь, конечно, идет не о юридических основаниях власти, а о объяснении того естественного процесса, который порождает основанные на властных отношениях человеческие общества. И процесс этот, надо признать, остается необъясненным.

484

Определения у Seydel, Allgemeine Staatslehre, стр. 1 и G. Jellinесk, Gesetz und Verordnung, стр. 122.

485

Е. Lingg, Empirische Untersuchungen. Zurallgeraeinen Staatslehre, Wien, 1890, стр. 16.

486

E. L i n g g, О. с., стр. 5.

б) Теория «общей» воли. Она исходит из учений органической школы, отдельные воззрения которой на государственную власть, правда, в обезличенной форме, доходят и до наших дней. [487] Органическая школа учила, что государство есть особое органическое целое, обладающее, по мнению некоторых органистов, особым самосознательным единством и являющееся особой, высшей личностью. Личность эта обладает всеми свойствами личности человеческой, и следовательно, можно говорить о присутствии в ней особой воли. Государственная власть и есть особая воля государства-личности. Именно потому, что это есть личность высшая, поэтому и воля ее выше, чем воля индивидуальная. Оттого она и преобладает над индивидуальной волей, властвует над ней. Последовательные органисты действительно были убеждены, что в государственном организме существует такая, независимая от человеческих личностей, волевая сила или мощь, но с постепенным разложением органической теории государства убеждение это иссякло, однако формула осталась и перешла но наследству к юристам и государствоведам совершенно различных направлений. «Воля государства, — повторяют они, — не сумма воль граждан, а особая властвующая над ними воля». Но что же такое эта воля, если государство не есть особый организм и особая реальная личность? — На этот вопрос у большинства современных сторонников «общей воли» ответа не имеется. В известном смысле чистые органисты в государствоведении, верившие в существование особого начала общественной воли, были последовательнее, чем современные государствоведы, которые убеждены, что в государстве нет никакой воли как особого существа, и в то же время утверждают необходимость понятия «общей воли». Современное научное сознание уже миновало ту стадию развития, на которой утверждалось существование государственной личности, как особой субстанции с особыми ей свойственными качествами или атрибутами, следовательно, с особым сознанием и особой волей. Мы видим, что многочеловеческая личность может проявлять качества только через одночеловеческие личности и их состояния, таким образом, и воля ее не существует сама по себе, но только через индивидуумов и в индивидуумах [488] . Если это так, то мы опять стоим перед уже известным нам, но еще не решенным вопросом, каким образом объяснить, что в воле некоторых индивидуумов может проявлять свои качества какая-то высшая, государственная воля, делающая обязательными предписания свои другим индивидуумам?

487

Об органической школе см. Н. Н. Алексеев, Очерки по общей теории государства, Москва, 1920.

488

Ср. выше. стр. 50—51.