Русский Париж
Шрифт:
Сказано — сделано. Ольга стала брать уроки танго. Наняла старую креолку, Хуану Флорес. Креолка в свое время слыла лучшей «ночной бабочкой» Ла-Платы. Красиво, страстно пела — хриплым, за сердце хватающим низким голосом. Танго владела в совершенстве: и танго милонгеро, и танго лисо, и танго орийеро. «Прежде чем танго танцевать, тебе надо научиться танцевать хабанеру, детка! Потом — уругвайскую милонгеру! А потом, потом уже танго!»
Ольга беспрекословно слушалась сеньору Флорес.
Через два месяца она танцевала танго лучше
Ее первым партнером стал тот самый крепкий парень с татуировкой на запястьях, что танцевал в продымленном кабачке: Хуана сама навязала его Ольге. После первого танго, когда лицо прижималось к лицу, а Ольгина нога закидывалась высоко на бедро тангеро, парень, возбужденный, хрипло дышащий ей в лицо перегаром текилы и ямайским табаком, уволок ее в сарай рядом с домиком Хуаны. После ночи в сарае Ольга пришла к Игорю другой женщиной. Он не спросил ее, где она была. Она сама сказала.
«Ты меня бросишь?»
Он насмешливо, галантно встал на колено и поцеловал ее бледную, узкую руку.
«Никогда».
Прекрасно понимал: друг без друга им пропасть.
Игорь уплатил сеньоре Флорес сполна — и даже сверх договоренной суммы: искусство танго того стоило. Флорес научила Ольгу, а Ольга обучила Игоря.
Еще через месяц они выступили с камерным оркестром «Розамунда» на сцене буэнос-айресского театра «Колон». Аренду зала опять оплатил Игорь. Он не говорил Ольге, где добывал деньги. Она и не спрашивала.
Зачем говорить о неприличном, о страшном? Аргентинцы молчаливый народ. Есть чему поучиться.
Выступление молодых тангерос произвело фурор. Выяснилось, что оба иностранцы — прекрасно говорят по-французски, и ни слова по-испански! Впрочем, на уличном испанском оба давно говорили, плохо, коряво, но бойко. Жизнь заставляла.
«Молчи, что мы из России. Говори — из Чехии!»
Ольга врала, улыбаясь.
У них брали интервью. К ним набивались в ученики. Игорь снял зал для уроков танго — с зеркалами во всю стену, с гладким, цвета меда, навощенным паркетом. Сам покупал Ольге танго-туфли — на высоком, как спица, каблуке, с узкой, как змея, подошвой.
Танцуйте, куколки, танцуйте. Ах, милые, так хорошо, умело дергают вас за веревки! За тонкие нитки! За лески! Натанцуетесь — ночью на гвоздях висите устало, понуро. Смуглые щеки, карминные губы. Ручки и ножки ватой набиты. И железное тело, костяное.
Ученики прибывали. Деньги потекли. Их самих приглашали выступать — на интимных милонгах, в блестящих концертных залах. Они не гнушались ничем: ни танго в борделе, если бандерша за танго-вечер отваливала щедрую плату, ни танцем в портовом баре — злачные места были для них родными, отсюда они начали свой аргентинский путь.
Сняли домик побольше, и даже с прислугой. Ольга обновила гардероб. Питались хорошо — уже не вчерашним хлебом с селедкой и бледным кофе на завтрак: на стол подавались трепанги, лобстеры, ананасы,
У Игоря были любовницы. У Ольги — любовники.
Если на них находило — безумствовали ночь напролет.
А потом месяцами спали в широкой, как танго-паркет, постели, отвернувшись друг от друга.
Ольга звалась в Буэнос-Айресе — Долорес де лос Анхелес.
Игорь — Франсиско Лусифер.
Ангел и демон. Лед и огонь. Ложь и правда.
Не отличишь.
А теперь они, крепко держась за руки, сходили по трапу на землю Франции.
Зачем они прибыли в Европу? Зачем Ольга взахлеб плакала, стоя на коленях перед Игорем, в их белоснежной, отделанной мрамором гостиной, в виду застланной свежевыглаженной скатертью столешницы — блеск тарелок, звон бокалов, серебро вилок-ложек, лучшее чилийское и аргентинское вино в темных узкогорлых бутылях, — умоляла: вернемся, вернемся, не могу больше! Он дрожал бровями. Молчал. Мрачнел. Выдохнул: «Вернемся. Не в Россию. В Европу. В России делать нечего. Там Сталин. Тебя убьют сразу, как сойдешь на пристань».
Ольга уткнула лоб ему в колени. И сидели: памятник горю.
Дом пока продавать не стали. Ключ от дома оставили сеньоре Флорес. Она махала руками: детки, не сторож я дому вашему, я скоро умру! «У нас тут никого нет роднее вас», — отрезал Игорь.
Трап пружинил под ногами. Ольга прижалась боком к Игорю.
Нога в узкой аргентинской туфельке ступила на землю.
— Франция, — засмеялась Ольга, — ура! Что нас ждет?
— Картежниками снова станем? Только в марсельском порту! — весело крикнул Игорь.
На их русскую речь оглядывались. Ольга бросила по-французски:
— Гляди, какая очаровательная мулатка!
— Где?
— Вон, справа идет.
Игорь оглянулся на высоченную, выше его ростом, смуглую девушку с баранье-курчавой головой и губами, как два сложенных вместе банана.
— Ничего хорошего! Обезьяна и есть обезьяна!
— Говори лучше по-русски. Услышит и обидится!
Мулатка и правда услышала. Поняла: обсуждают ее. Выше вскинула кудрявую голову. Выпрямилась как струна. Гордо вперед пошла, и круглый крепкий зад вызывающе вертелся под слишком короткой юбкой.
— У нее ноги, как у бегуньи.
— А может, она и впрямь спортс-вумен.
— Где остановимся?
— В любой гостинице. Я устала. Я здесь долго не продержусь! Жара! В Париж хочу.
Поезд шел с юга на север. Из Марселя — в Париж.
Поезд стучал колесами на стыках и кренился, поезд взлаивал короткими гудками и замедлял ход; а потом опять набирал, и летела паровозная гарь в открытые окна, и люди, ругаясь, ворча — ах, какая жара стоит невыносимая! — закрывали окна, вытирали закопченные, черные лица платками.