Русский Парнас
Шрифт:
Не надо обладать особой проницательностью, чтобы понять: романтический дух повестей Марлинского, в которых он воспел свободолюбивых, гордых, мужественных кавказцев, а также выразил настроение одиночества, тоски оторванного от родины, от всего, чем жил прежде, ссыльного декабриста, не мог не найти отклика у Александра Алябьева. В романсе «Что поешь, краса-девица...» (1834) звучит тема «Соловья», напоминающая ему о Москве и о разлуке с ней.
(Кстати, в романе «Масоны» А.Ф. Писемский выводит композитора Лябьева, сочинившего «Соловья» и увлекавшегося карточной игрой; при этом
...Осенью 1833 года Алябьев уезжает с Кавказа в Оренбург. В гнетущем состоянии духа он попадает в этот довольно мрачный тогда, серый город, где его никто не ждет. Ничего хорошего не предвещало, казалось, знакомство с Оренбургом. Но здесь ему снова повезло: генерал-губерна-тором города был в это время Василий Алексеевич Перовский, участник войны 1812 года. Причастный одно время к тайному декабристскому обществу, он сочувствовал ссыльным и пытался всячески облегчить их участь.
Знакомство с Перовским, умным, образованным, обаятельным человеком, любившим поэзию Пушкина и знавшим его лично (Пушкин, будучи в Оренбурге, останавливался у Перовского), было весьма приятным сюрпризом для Алябьева.
Жили в Оренбурге и другие интересные и близкие по духу Александру Алябьеву люди. И среди них — автор «Толкового словаря» Владимир Иванович Даль, служивший в канцелярии Перовского. Алябьев и Даль иной раз проводили в беседах целые дни. На текст Владимира Даля Александр Алябьев сочинил хор.
Другой человек, в котором весьма нуждался Алябьев в Оренбурге, был Василий Николаевич Верстовский, брат друга Алябьева композитора Верстовского. Василий Николаевич тоже был музыкант — скрипач и пианист. Отныне Алябьев будет показывать ему все сочинения, написанные в Оренбурге, ибо нашел в нем знающего, тонкого музыкального критика.
Алябьев пишет Алексею Николаевичу Верстовскому: «...мнением твоего брата я дорожу, он славный и с душою музыкант; нет той минуты, чтоб мы не были вместе».
Почувствовав на Кавказе вкус к народной музыке, композитор в Оренбурге интересуется музыкой народов Заволжья и Средней Азии, создает «Башкирскую увертюру».
Так же, как и в Тобольске, Алябьев много сил отдает организации музыкальной жизни в Оренбурге, работает с оркестром, устраивает музыкальные вечера, где выступает вместе с В. Верстовским. Здесь он сочиняет самые разнообразные произведения, в том числе и оперу «Эдвин и Оскар».
Кроме того, Алябьев занимается в Оренбурге инструментовкой своих романсов, среди которых: «Ясны очи, черны очи, мне вас больше не видать...» и «Я помню чудное мгновенье...», написанный им еще в Тобольске.
Многие дворянские семьи в Оренбурге приглашали Алябьева на домашние вечера, желая услышать его исполнение собственных сочинений.
Часто бывает он в семье предводителя уездного дворянства Егора Николаевича Тимашева, участника сражений Отечественной войны. Жена Тимашева была широко образованной женщиной и к тому же талантливой поэтессой. Познакомившись с Пушкиным, Тимашева посвятила поэту два стихотворения. Александр Сергеевич ответил ей тоже стихотворением: «Я видел их, я их читал...»
В имении Тимашевых
В Оренбурге Алябьев занимается камерной инструментальной музыкой, создает прекрасное трио a-moll для фортепиано, скрипки и виолончели.
И конечно, Алябьев по-прежнему сочиняет романсы. Особенно близкими ему оказались стихи Ивана Козлова, и в деревенских просторах тимашевского имения Алябьев создает романс «В тиши села уединенной...».
Губернатор Перовский всерьез проникся заботой о судьбе Алябьева. Он энергично хлопочет о нем, лично подает Николаю I ходатайство за композитора.
И в конечном счете это подействовало: в 1835 году Алябьеву разрешено жить у родных в Московской губернии. Перовский не только зачислил Алябьева в свою канцелярию, но и обеспечил ему возможность — якобы по делам службы — бывать в Москве.
Сложные чувства обуревали композитора, когда он ехал в Москву после долгого изгнания; чего только он не передумал, перебирая в памяти события прошедших с той поры лет. И теперь еще наступило не полное освобождение, а лишь частичное облегчение его судьбы. Как встретит Москва, друзья, родственники, как он первый раз появится в любимом Большом театре?
Он знал, что музыка его к спектаклям продолжала звучать в театре все эти годы, ее исполняли и отдельно в концертах, но на афишах значились лишь инициалы А. А. Близкие друзья и знакомые, конечно, знали, кто стоит за этими инициалами, но остальная театральная публика была в неведении о драматической судьбе неизвестного автора. Человек, лишенный дворянских прав, чинов, орденов, богатства, своего привычного окружения, как бы вырванный с корнем из родной почвы, не сломился, а, наоборот, выстрадав свое творчество, стал большим композитором.
И вот он, город, так радостно встретивший его когда-то, обласканного наградами, гордого своими победами в сражениях Отечественной войны, и так резко переломивший потом блестяще начавшуюся судьбу.
В 1838 году в Большом театре готовился к постановке спектакль по пьесе Шекспира «Виндзорские кумушки», и Алябьев сочиняет музыку к нему. Собственно, музыка предназначалась лишь для последнего действия, которое включало декламацию, арии, хоры, инструментальные эпизоды и танцы. Музыка Алябьева была как бы маленькой оперой, включенной в драматический спектакль.
Почти в то же время театр готовил и другую инсценировку, по пушкинской «Русалке». «Русалка» была поставлена в апреле 1838 года. А имя и фамилия композитора, написавшего прекрасную музыку, по-прежнему скрывались за скромными, многим неизвестными инициалами А. А. Музыку к этому спектаклю Алябьев писал уже после кончины великого поэта, пережив ее тяжело, как личное горе.
Около двадцати романсов написал Алябьев на пушкинские тексты, среди них: «Слеза», «Адели», «Погасло дневное светило...», «Певец», «Зимняя дорога», «Я помню чудное мгновенье...», «Что в имени тебе моем?..», «Я вас любил...», «Вакхическая песня», «Я пережил свои желанья...».