Русский путь братьев Киреевских. В 2-х кн. Кн. II
Шрифт:
1. “Призвание, – говорите Вы, – и завоевание были в то грубое, дикое время очень близки, сходны между собою”.
В таком случай различие от Запада было бы очень невелико, а если предположить, что различие впоследствии могло увеличиться, то этому противоречит дальнейшее развитие вашей мысли, а именно:
2. “Пространство представляло невозможность быстрого завоевания”.
3. “Такая обширная страна (как Россия при Ярославе) не могла быть вдруг завоевана, подобно Франции, Англии, Ломбардии, Ирландии; пройти это пространство взад и вперед, вдоль и поперек не достанет жизни одного поколения, а покорить, содержать в повиновении – кольми паче…”.
Следовательно, завоевание также было, но только не быстрое; и если различие от западной истории существовало вначале, то уничтожилось по довершении завоевания. Далее вы говорите:
4. “Первые 200 лет после призвания составляют одно происшествие: начало государства”.
5. “Страны
6. “Мы подчинились спокойно первому пришедшему” (?!).
7. “Наши словене приняли чуждых господ без всякого сопротивления” (!?).
Затем следует изображение народного характера самое мрачное и несправедливое. Не ясно ли, что если бы так было, то в самом деле призвание и завоевание не только были бы очень близки, сходны между собою, но и совершенно одно и то же? Все различие нашей истории от западной состояло бы только в том, что там завоевание совершилось вдруг, а у нас мало-помалу, что там завоеванные покорены силою, а наш народ будто бы сам добровольно подчинился первому пришедшему (?!), охотно принял чуждых господ и равнодушно согласился, чтобы эти чуждые господа его покорили и держали в повиновении (!!). К тому же надобно заметить, что Вы даже не предполагаете, что бы повиноваться этим чуждым господам было для нашего народа очень покойно, потому что Вы же говорите, что только “страны, лежавшие в глуши, оставались долго в покое, пока князья распространились по всем городам”» 125 .
125
Там же. С. 251–253.
В статье «Параллель русской истории с историей европейских государств, относительно начала» М. П. Погодин, рассматривая начало русской государственности как добровольное призвание норманнов, развивал оригинальную трактовку удельного периода и в целом всей истории России, считая ее бесконфликтной, коренным образом отличающейся от начатой завоеванием и движимой социальной борьбой истории Западной Европы. Подтверждая мнение французского историка О. Тьерри о происхождении западноевропейских государств вследствие завоевания, он вслед за Н. М. Карамзиным подчеркивает различие между добровольным призванием на княжение и завоеванием, определившим, в конечном итоге, разные пути России и Запада в мировой истории. При этом Погодин признает, что на раннем этапе завоевание и призвание мало чем отличаются друг от друга: «Призвание и завоевание были в то грубое и дикое время, положим, очень близки, сходны между собою, разделялись тонкою чертою – но разделялись!» 126 И тут же замечает, что «малейшее различие в начале производит огромное различие впоследствии» 127 .
126
Погодин М. П. Параллель русской истории с историей западных европейских государств, относительно начала // Погодин М. П. Историко-критические отрывки. М., 1846. С. 62.
127
Там же. С. 63.
П. В. Киреевский парирует М. П. Погодину, отмечая, если бы представленное им «изображение нашей старины было справедливое, то Вы сами не могли бы иметь столько любви к нашей древней России; не могли бы посвятить ей столько постоянных трудов, столько полезных годов Вашей жизни; не могли бы иметь столько сочувствия с русским народом: такой странный народ был бы явлением единственным, небывалым в летописях мира, и трудно было бы нам думать с любовью о его прошедшей жизни. Надобно признаться, что тот человек, который уже по самому климату своей земли не может иметь никакого сочувствия с делами своего народа, – и тот народ, который подчиняется спокойно первому пришедшему, который принимает чуждых господ без всякого сопротивления, которого отличительный характер составляет безусловная покорность и равнодушие и который даже отрекается от своей веры по одному приказанию чуждых господ, – не может внушить большой симпатии. Это был бы народ, лишенный всякой духовной силы, всякого человеческого достоинства, отверженный Богом; из его среды не могло бы никогда выйти ничего великого. Если бы таков был русский народ в первые два века своих летописных воспоминаний, то всю его последующую историю мы бы должны были признать за выдумку, потому что энергия и благородство не могут быть народу привиты никакими чуждыми господами. – Вся наша история этому противоречит, и Вам лучше других известно, какова была встреча всех чуждых господ, которые пытались покорить и держать в повиновении наших предков: как во время татарских нашествий ни один русский городок не был взят без самого отчаянного отпора; какая сильная, непрерывная борьба продолжалась во все время татарского могущества и, наконец, какова была та покорность и то равнодушие, с которыми мы встретили чуждых господ в 1612 и в 1812 годах. А что касается до готовности
Каким же образом народ этот так внезапно переменился? Ясно по крайней мере то, что это мнимое равнодушие к общественными делам и к своему собственному человеческому достоинству, которое Вы ему приписываете в IX и X веках, не могли происходить от сурового климата, потому что климат с тех пор не переменялся во все продолжение нашей истории и остался тот же до сих пор; а большая часть нашего народа и до сих пор, как Вам известно, не только не ждет крайней необходимости, чтобы выйти из своего дома, но так мало зависит от климата, что почти всю свою жизнь, несмотря ни на какие времена года, проводит на открытом воздухе и только ночью ложится спать внутри своего дома.
Откуда же могла произойти мысль об этой резкой противоположности между первыми двумя веками нашей истории и всеми последующими? В наших летописях нет ни одного слова, из которого бы она могла возникнуть; напротив, они изображают нам в первые два века точно тот же характер народа и точно то же коренное устройство государственных отношений, которое мы видим и впоследствии, только с тою разницею, что известия первых веков, по отдаленности их от первого летописца, скудные; а последующие, когда свидетельства летописей становятся подробнее, открывают перед нами яснее все внутренние отношения государства» 128 .
128
Киреевский И. В., Киреевский П. В. Полное собрание сочинений в четырех томах. Т. 1. С. 253–255.
Истоки такого понятия о государственных отношениях и народном характере древней России для П. В. Киреевского очевидны. Они вышли «…из нескольких ошибочных гипотез, внесенных в нашу историю Шлёцером и другими немецкими исследователями, которые, по несчастью, первые начали ученым образом обрабатывать нашу историю и обратили свое внимание исключительно на эти два века. Они не могли себе составить ясного понятия об отношениях призванного князя, потому что государственное устройство славянских племен им было незнакомо; вообразили себе Россию прежде варягов каким-то хаосом и предположили, будто бы наше государство основано варяжскими князьями и будто бы эти князья, внося свои понятия в новооснованное государство, поставили народ к себе в такое отношение, как будто бы он был завоеван. Этот взгляд принят у нас был многими последующими изыскателями за дело решенное, и вот, мне кажется, на чем основано и то, что Вы говорите о чуждых господах и об народе, который покоряется первому пришедшему.
Шлёцер и другие немецкие ученые только потому могли себе составить такое понятие о первых двух веках нашей истории, что они эти два века изучали совершенно отдельно, безо всякой связи с предыдущим и последующим. Разумеется, что из отрывчатых и кратких известий летописца об этом далеком времени, многозначительных в связи с целым, вышло что-то мертвое, лишенное всякого колорита и характера, и что из этих несвязных камней разрушенного здания можно было строить всякого рода гипотезы и системы» 129 .
129
Там же. С. 255–256.
В историософской схеме М. П. Погодина государства, как и все существа в мире, начинаются неприметными точками. В письме Погодина к А. С. Хомякову это звучит следующим образом: «История всякого государства есть не что иное, как развитие его начала; настоящая и будущая его история так происходит из начала, как из крошечного семени вырастает то или другое огромное дерево, как в человеческих поколениях правнуки сохраняют тончайшие оттенки голоса или легчайшие черты телодвижения своих предков. Начало государства есть самая важная, самая существенная часть, краеугольный камень его истории, и решает судьбу его на веки веков» 130 . Развивая идею о началах в статье «Формация государства», М. П. Погодин приходит к выводу, что призвание варягов в истории России – «это менее чем зародыш, это математическая точка, почти идея» 131 . «Киев, – констатирует Погодин, – с выражением Олега: се буди мати градом Русским, и временная дань с некоторых племен, – вот состояние зародыша, форма государства, оставленного преемником Рюрика» 132 . И еще: «Олег пошел; точка двинулась, это правда, точка, не более, но выйдет линия, и какая линия? Полэкватора, треть меридиана» 133 .
130
См: Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1913. С. 317.
131
Погодин М. П. Формация государства // Погодин М. П. Историко-критические отрывки. М., 1846. С. 41.
132
Там же. С. 43.
133
Там же. С. 42.