Русский путь братьев Киреевских. В 2-х кн. Кн. II
Шрифт:
Глава VI. Собирание русских народных песен и стихов. Песенная прокламация
1
1830-е – 1840-е годы становятся в жизни П. В. Киреевского периодом активного собирания русских народных песен и стихов. Как уже говорилось, первое свидетельство об этом встречаем в письме А. П. Елагиной-Киреевской от 8 июня 1831 года, посланном из Ильинского. В письме П. В. Киреевского Н. М. Языкову из того же Ильинского, но уже 9 июля 1832 года находим следующие строки: «Славное вы дело сделали, что собрали так много песен, а мне это стыдно, потому что я до сих пор еще не собрал ни одной. Однако и я не отстану и скоро примусь за дело. Ты их лучше не присылай, а привези сам. Главное мое занятие здесь покуда состояло, кроме брожения и того долгого времени, которое ушло так, в переводе шпанской трагедии “El magico prodigioso” 216 , которую я скоро надеюсь кончить и в которой ты мне должен перевести заглавие» 217 . В любом случае к 9 сентября 1832 года П. В. Киреевский имел уже 70 песен и 14 духовных стихов, которыми особенно хвалился перед Н. М. Языковым: «Эти, которые поют старики, старухи, а особенно нищие и между нищими особенно слепые, – вещь неоцененная! Кроме их филологической и поэтической важности, из них, вероятно, много объяснится и наша прежняя мифология. Точно так же, как многие из храмов древнего мира уцелели от разрушения, приняв на кровлю свою христианский крест, многие из наших языческих преданий сохранились, примкнув к песням о святых либо по сходству имени, либо по сходству своего напева. Так, например, в стихах, мною собранных, упоминается о Черногоре-птице, сидящей на Херсонских вратах, в <неразб.> Киеве-граде, о ките, на котором основан мир и который колеблет его своими движениями, о звере, пробуравливающем землю для провода воды из моря, и прочее» 218 .
216
Религиозная драма Кальдерона.
217
Киреевский И. В., Киреевский П. В. Полное собрание сочинений в четырех томах. Т. 3. С. 351.
218
Там же. С. 353–354.
12 октября 1832 года П. В. Киреевский, сообщая Н. М. Языкову
219
Там же. С. 355.
16 ноября 1832 года П. В. Киреевский продолжил знакомить Н. М. Языкова с новостями по литературной части: «По литературной части совершено следующее: «“Повести” Луганского 220 не только вышли, но уже и запрещены. Вышли сочинения Д. Давыдова и повесть “Андрей Безымянный” 221 , которой еще я не читал, но которую многие приписывают Б-у 222 . Газета Пушкина 223 будет, как говорят, выходить каждый день и величиной равняться с Journal des D'ebats 224 . Полевой 225 обещает продолжать “Библиотеку” 226 и сверх того написал уже новый роман “Суд божий”, который уже и продал, как слышно, за 10 000. Строев 227 , говорят, готовится приступить к изданию грамот, им собранных. Максимович 228 издает голоса малороссийские, положенные на музыку Алябьевым 229 . Полевой также объявил уже об издании “Русских песен” 230 , у Венелина готов 2-й том “Болгарских песен” 231 …» 232 .
220
«Повести» Луганского, о которых упоминает П. В. Киреевский, в действительности имели другое заглавие. Здесь, несомненно, речь идет о сказках, выпущенных В. И. Далем под заглавием «Русские сказки, из предания народного изустного на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому приноровленные и поговорками народными разукрашенные казаком Владимиром Луганским. Пяток первый» (СПб., 1832).
221
Исторический роман из эпохи начала царствования Петра I.
222
Очевидно, Ф. В. Булгарин.
223
Литературная газета.
224
Журнал обсуждений (фр.).
225
Николай Алексеевич Полевой.
226
Библиотека для чтения.
227
Павел Михайлович Строев.
228
Михаил Александрович Максимович.
229
Точное название сборника Максимовича-Алябьева следующее: «Голоса украинских песен, изданные Михаилом Максимовичем. Тетрадь первая» (М., 1834).
230
Предполагаемое издание песен не состоялось.
231
Речь идет об исследованиях Ю. И. Венелина в области болгарской литературы.
232
Киреевский И. В., Киреевский П. В. Полное собрание сочинений в четырех томах. Т. 3. С. 358–359.
23 ноября 1832 года П. В. Киреевский в письме к Н. М. Языкову 233 просит при записи духовных стихов обратить особое внимание на «Стихи о Голубиной книге»:
Восходила туча сильная, грозная;Выпадала книга Голубиная;И не малая, не великая:Долины книга сорока сажень,Поперечины двадцати сажень.Ко той книге ко БожественнойСоходилися, соезжалисяСорок царей со царевичами,Сорок князей со княжевичами,Сорок попов, сорок дьяконов,Много народу, людей мелких,Христиан православных.Никто ко книге не приступится,Никто ко Божией не пришатнется.Приходил ко книге премудрый царь,Премудрый царь Давид Евсеевич:До Божией до книги он доступается;Перед ним книга разгибается,Все Божественное писание ему объявляется.Еще приходил ко книге Владимир-князь,Владимир-князь Владимирович.Говорил Владимир-князь,Владимир-князь Владимирович:– Ой ты гой eси, наш премудрый царь,Премудрый царь, Давид Евсеевич!Прочти, сударь, книгу Божию!Объяви, сударь, дела Божии;Про наше житье про святорусское,Про наше житье свету вольного!Отчего у нас начался белый вольный свет?Отчего у нас солнце красное?Отчего у нас млад светел месяц?Отчего у нас звезды частые?Отчего у нас ночи темные?Отчего у нас зори утренние?Отчего у нас ветры буйные?Отчего у нас дробен дождичек?Отчего у нас ум-разум?Отчего наши помыслы?Отчего у нас мир-народ?Отчего кости крепкие?Отчего телеса наши?Отчего кровь-руда наша? —Говорит премудрый царь,Премудрый царь Давид Евсеевич:– Ой ты гой еси, Владимир-князь,Владимир-князь Владимирович.Не могу я прочесть книгу Божию!Уж мне честь – не прочесть книгу Божию:Эта книга не малая,Эта книга великая!На руках держать – не сдержать будет;На аналой положить Божий – не уложится.Я по старой по своей памятиРасскажу вам, как по грамоте:У нас белый вольный свет зачался от суда Божиего;Солнце красное от лица Божиего,Самого Христа, Царя Небесного;Млад светел месяц от грудей его;Звезды частые от риз Божиих;Ночи темные от дум Господних;Зори утренние от очей Господних;Ветры буйные от Свята Духа;У нас ум – разум самого Христа,Самого Христа, Царя Небесного;Наши помыслы от облаков небесных;У нас мир-народ от Адамия;Кости крепкие от камени;Телеса наши от сырой земли;Кровь-руда наша от черна моря. —Говорит Владимир-князь,Владимир-князь Владимирович:– Премудрый царь, Давид Евсеевич!Скажи ты нам, проповедай:Какой царь над царями царь?Какой город городам отец?Какая церковь всем церквям мать?Какая река всем рекам мать?Какая гора всем горам мать?Какое древо всем деревьям мать?Какая трава всем травам мать?Какое море всем морям мать?Какая рыба всем рыбам мать?Какая птица всем птицам мать?Какой зверь всем зверям отец? —Возговорит премудрый царь,Премудрый царь, Давид Евсеевич:– У нас белый царь над царями царь.– Почему ж белый царь над царями царь?– А он держит веру крещеную,Веру крещеную, богомольную;Стоит за веру христианскую,За дом Пресвятой Богородицы.Все орды ему преклонилися,Все народы ему покорилися.Потому белый царь над царями царь.Иерусалим-город городам отец.– Почему тот город городам отец?– Потому Иерусалим городам отец:Во том во граде во ИерусалимеТут у нас пуп земли.Собор-церковь всем церквям мать.– Почему же собор-церковь церквям мать?– Стоит собор-церковь посреди града Иерусалима;Во той во церкви во соборнойСтоит престол Божественный;На том на престоле на БожественномСтоит гробница белокаменная;Во той гробнице белокаменнойПочивают ризы самого Христа,Самого Христа, Царя Небесного.Потому собор-церковь церквям мать.Иордан-река всем рекам мать.– Почему Иордан всем рекам мать?– Окрестился в ней сам Иисус Христос,Со силою со Небесною,Со ангелами со хранителями,Со Иоанном, светом, со Крестителем.Потому Иордан всем рекам мать.Фавор-гора всем горам мать.– Почему Фавор-гора всем горам мать?– Преобразился на ней сам Иисус Христос,Иисус Христос, Царь Небесный, свет,Со Петром, со Иоанном, со Иаковом,Со двенадцатью апостолами;Показал славу ученикам своим.Потому Фавор-гора всем горам мать.Кипарис-древо всем деревьям мать.–233
Там же. С. 360.
В середине декабря 1832 года П. В. Киреевский впервые слышал у Свербеевых 234 знаменитый цыганский хор, «в котором примадонствует Татьяна Дмитриевна» 235 , и признался Н. М. Языкову, «что мало слыхал подобного! Едва ли, кроме Мельгунова 236 (и Чаадаева 237 , которого я не считаю русским), есть русский, который бы мог равнодушно их слышать. Есть что-то такое в их пении, что иностранцу должно быть непонятно и потому не понравится, но, может быть, тем оно лучше 238 . Татьяна Дмитриевна просила через П. В. Киреевского кланяться Н. М. Языкову, с которым познакомилась 18 февраля 1831 года. Накануне своей свадьбы с Н. Н. Гончаровой А. С. Пушкин устроил у себя «мальчишник», после которого повез друзей – Е. А. Баратынского, П. А. Вяземского, Д. В. Давыдова, Л. С. Пушкина, Н. М. Языкова – к П. В. Нащокину и его гражданской жене – цыганке О. А. Солдатенковой, певшей им вместе со своей подругой цыганкой Татей, Татьяной Дмитриевной. Был ли на «мальчишнике» И. В. Киреевский или его познакомил со знаменитой цыганской певицей Н. М. Языков, доподлинно неизвестно, но в письмах Ивана Васильевича к поэту появилось новое сравнение: «Здравствуй, друг Языков, да здравствуешь! Эти слова от полного сердца, проникнутого восторгом. Хотя стихи все почти были знакомы мне прежде, однако действие, которое производит твоя книга, совсем новое и неимоверное, как брови Татьяны Дмитриевны» 239 .
234
Дмитрий Николаевич и Екатерина Александровна Свербеевы.
235
Татьяна Димитровна (Дмитриевна, или Демьяновна) – знаменитая в Москве цыганка Таня, вдохновившая Н. М. Языкова на написание таких замечательных стихотворений, как «Весенняя ночь», «Элегия» («Блажен, кто мог на ложе ночи…»), «Перстень».
236
Николай Александрович Мельгунов.
237
Петр Яковлевич Чаадаев.
238
Киреевский И. В., Киреевский П. В. Полное собрание сочинений в четырех томах. Т. 3. С. 362.
239
Там же. С. 93.
15 мая 1875 г. в «Санкт-Петербургских ведомостях» 240 были напечатаны воспоминания цыганки Тани о Языкове: «В Москве, в одном из переулков Бронной, в углу убогого деревянного флигеля доживает свои дни 65-летняя, невысокая и глухая старушка, с еще не совсем седыми волосами и большими черными, сохранившими еще необыкновенный блеск, глазами. У ног этой старушки (в буквальном смысле слова) лежал когда-то влюбленный поэт Языков; эту старушку воспевал он вдохновенными стихами:
240
№ 131.
Песни этой старушки доводили когда-то Пушкина до истерических рыданий… Зовут ее и поныне прежним, когда-то знаменитым по всей Москве именем Таня. “Бабуся”, или просто “баба”, прибавляют к этому имени нынешние певчие цыганские птички, из которых далеко не все помнят ее… Не умирает она с голоду, впрочем, благодаря маленькой пенсии, выдаваемой ей княгинею Голицыной – единомышленницей ее.
Пишуший эти строки познакомился с “бабой” Таней у одной из жилиц того дома, в котором проживает она… Старушка хотя совершенно глуха, но как-то чрезвычайно понятлива, догадывается, или читает по движению губ вопрошающего, – во всяком случае, на повторенный два или три раза вопрос, за которым следит она с напряженным вниманием своих проницательных глаз, она как-то порывисто, как бы ужасно обрадовавшись, начинает вдруг отвечать, лицо оживляется чрезвычайно милою, добродушной улыбкой, и воспоминания счастливого прошлого льются уже неиссякаемой струей из поблеклых морщинистых ее уст. <…>
– Ну, а с Языковым как ты познакомилась?
– С Языковым? А познакомилась я с ним в самый день свадьбы Пушкина. Сидела я в тот день у Ольги <Солдатенковой>. Вчера вернулся Павел Войнович <Нащокин> и с ним этот самый Языков. Белокурый был он, толстенький и недурной. Они там на свадьбе много выпили, и он совсем не в своем уме был. Как увидел меня, стал мне в любви объясняться. Я смеюсь, а он еще хуже пристает; в ноги мне повалился, голову на колени мне уложил, плачет: “Я, говорит, на тебе женюсь: Пушкин на красавице женился, и я ему не уступлю, Фараонка, – такой смешной он был, – Фараонка ты моя”, – говорит. – “Так с первого разу увидали и жениться уже хотите?” – смеюсь я ему опять. А он мне на это: “Я тебя давно знаю, ты у меня здесь давно, – на лоб себе показывает, – во сне тебя видел, мечтал о тебе!” И не понимала я даже, взаправду видал ли он меня где прежде, или так он только, с хмелю… Павел Войнович с Ольгою помирают, глядя, как он ко мне припадает. Однако очень он меня тут огорчил… Увидал он у меня на руке колечко с бирюзой. “Что это за колечко у тебя, – спрашивает, – заветное?” – “Заветное”. – “Отдай мне его!” – “На что оно вам?” – говорю. А он опять пристал, сдернул его у меня с пальца и надел себе на мизинец. Я у него отнимать, – он ни за что не отдает. “До гроба не отдам!” – кричит. И как я ни плакала, со слезами молила, он не отдал. Павел Войнович говорит мне: “Оставь, отдаст, разве, думаешь, он в самом деле?” Так и осталось у него мое колечко… А оно было у меня заветное, – дал его мне тот самый человек, которого я любила и который в деревне был; я его, по его письму, со дня на день ждала в Москву и просто спать не могла, – что он приедет, спросит про кольцо, а его у меня нет, – а еще хуже, что оно у другого человека… А тот не отдает мне его ни за что. И не знала я просто, что мне делать. Потому Языков даже скоро перестал ездить к нам в хор…
– Как же так, баба? Ведь он в тебя влюблен был?
– А Бог его знает! Влюблен, да не мил, – да и то не знаю даже, что такая за любовь была у него ко мне… Не так люди любят! Холодный человек был, так я скажу…
Можно заключить, что Языков вообще не оставил в памяти старушки никакого значительного впечатления. Она, так подробно вспоминающая о встречах своих с Пушкиным, гордившаяся тем, что он “хотел поэму на нее написать”, не знала даже, что внушила Языкову мотивы к трем, едва ли не прелестнейшим и посвященным ей (Т. Д.) его стихотворениям – и что одним из этих мотивов было именно то колечко, которое он в минуту шалости сорвал с ее руки. Но что сказала бы глухая Таня, если бы можно было прочесть ей следующие строфы: