Русский рай
Шрифт:
Иван Кусков без большого сожаления покидал форт Росс, построенный им от первого срубленного дерева: все здесь стало чужим, даже сад, начавший давать плоды. О жизни на Ситхе он думать не хотел, но не прочь был поселиться на Кадьяке, Афогнаке или в какой-нибудь фактории Кенайского залива, где доживали век старики, прибывшие из-за океана еще при Шелихове. После вести о смерти Баранова, на Кускова нахлынуло ощущение бессмысленности прожитого, хотя в молодости бежал на Аляску от великих долгов, давно рассчитался с ними и даже заработал кое-что на старость. Как многие первостроители форта, он устраивался здесь основательно, предполагая прожить в Калифорнии остатки дней, которые подарит Господь, но законы государства Российского дозволяли это
Все делалось не так, как надо и не там, где нужно. Францисканцы и доминиканцы, устраивавшие миссии на северном берегу залива Сан-Франциско, посмеивались над местом, выбранным компанейскими служащими: форт на горе был неприступен, но не пригоден для земледелия, неудобен для скотоводства.
Вместе с Кусковым готовились отправиться на Ситху пять русских промышленных, конторщик-писец Суханов, передовщик Тараканов и восемьдесят партовщиков. Радость кадьяков была понятна, они возвращались на родину, но промышленные, отслужившие договорной срок, не все желали вернуться в места, к которым были приписаны, некоторые из них, как и Кусков, надеялись получить участок земли и поселиться на побережье Кенайского залива, где климат похож на российский. Конторщик Суханов, недолго прослуживший в Россе, вытребовал отставку, не желая оставаться с новым правителем конторы, с которым рассорился с первых дней передачи дел.
Ко времени отъезда Кускова, якуты, аляскинские эскимосы, тлинкиты, местные индейцы и даже гавайцы составляли большую часть населения форта. Некоторые из них жили с калифорнийскими индеанками. Этнические русские мужчины были в подавляющем меньшинстве. К ним примыкали пятнадцать креолов, русских женщин не было.
«Для кого искали землю, для кого строили, если в русском селении все реже слышится русская речь?» – думал первый правитель Росса, покидая свое детище. Но русское малолюдство ничуть не смущало нового правителя конторы Карла Шмидта. Двадцатидвухлетний молодчик, успевший прослужить Компании четыре года, торопился взяться за дело. Он хорошо понимал русскую речь, шепеляво, но внятно говорил по-русски, писал, как говорил и сердился на замечания, считая, что писать нужно так, как говорят. Едва познакомившись с делами, Шмидт объявил, что знает, как поднять пашню, чтобы крепость перестала покупать пшеницу у миссионеров. Ему здесь нравилось все, а больше всего скот, которого при Кускове развелось много. Он принял по описи табун из 21 лошади, 149 голов крупного рогатого скота, 698 овец, 159 свиней, сады и, не оправдавшие надежд поля.
Кусков с Катериной собрали нажитые вещи, которых оказалось совсем немного, погрузили на построенный в Россе бриг «Булдаков». На том же судне отправлялись на Ситху две бочки коровьего масла, корзины со свеклой, капустой, редькой, репой до трех четвертей пуда, толще мужского бедра, а так же салат, горох, бобы, арбузы, дыни и тыквы. Трюм брига был набит закупленной калифорнийской пшеницей, которую ждали на голодавшей Ситхе.
За месяц пути Кусков о многом передумал и решил получить свой пай мехов, выйти на заслуженный пенсион, поселиться в Кенайском заливе, посадить сад, завести огород и жить независимо от компанейских указов. Он еще не знал, что оставленного Гагемейстером Яновского в должности правителя колоний сменил капитан-лейтенант Муравьев Матвей Иванович. Этот офицер бывал в Калифорнии и Ново-Архангельске во время кругосветного путешествия под началом капитана второго ранга Головнина. Вернувшись в Санкт-Петербург, Муравьев почти сразу получил предложение отправиться на Ситху правителем колониальных владений и начальником порта, с жалованьем значительно выше, чем у Баранова.
Самовольное оставление должности Гагемейстером вызвало гнев Главного правления и Военно-морского ведомства, морской офицер, ссылавшийся на слабое здоровье, в качестве наказания был отправлен в отставку. Матвей Иванович лишь в общих чертах представлял обязанности главного правителя,
Деньги на поощрения нужно было на чем-то экономить, и новый правитель принялся дотошно искать напрасные траты. К нему обратилась вдова Баранова Анна Григорьевна, которой Муравьев привез печальную весть о смерти сына в Санкт-Петербурге и мужа в Индийском океане. Она просила назначить ей пенсион в двести рублей годового содержания. После отъезда сына, мужа и средней дочери, Анна Григорьевна стала жить с колошским тойоном, её старшая дочь вышла замуж за конторщика Григория Сунгурова, который, как и Яновский был обеспеченным человеком. Муравьева втайне возмутило, что не испросив у него разрешения, Анна Григорьевна сошлась с тлинкитом, и главный правитель, с извинениями, отказал ей в просьбе, ссылаясь на зятев, которые обязаны помогать теще.
Первым делом Муравьев решил построить новый дом для себя и начальных людей правления. Этот дом был задуман им невиданной до той поры высоты, изумившей колониальных плотников. Вторым делом Муравьев объехал все крепости, редуты, фактории, одиночки, наводя свой порядок: где-то сменил приказчиков, кого-то поощрил, выявил сто двадцать престарелых служащих, среди которых были старики, пришедшие на Кадьяк еще с Григорием Шелиховым. Они получали пособие пока находились в колониях, пользы от них не было, а Компания продолжала содержать их и оплачивать государственные подати. Муравьев решил освободиться от стариков, по закону выслав их по местам прежнего жительства с выплатой выслуги. Это была следующая экономия средств необходимых для поощрения отличившихся промышленных, партовщиков и приказчиков.
Зима 1822 года выдалась на Ситхе на редкость холодной и снежной, возле Озерского редута покрылось льдом не замерзавшее озеро. Прибывшие из Калифорнии Кусков, Тараканов и русские служащие сочли это особым знаком. Ново-Архангельск на их взгляд обветшал и расстроился одновременно, все были удивлены многолюдством столицы Русской Америки: служащих и партовщиков стало вдвое, если не втрое больше прежних лет.
Муравьев встретил Кускова с особым почетом, пригласил с Екатериной в обветшавший дом правителя с прогнившими углами, обшитыми жестью, угощал за одним столом с иностранцами и офицерами, говорил много лестного, но переменился в лице, когда услышал, что бывший правитель конторы Росса собирается остаться в колониях.
После кончины Баранова среди старовояжных промышленных Кусков был самым уважаемым приказчиком из тех, кто мог одним призывом поднять служащих и креолов, чтобы они, к великой радости тлинкитов, разнести Ново-Архангельскую крепость. Муравьев осторожно согласился, что может поспособствовать тому, чтобы ветеран Аляски был наделен землей и остался в колониях, разумеется, при условии, что они с Екатериной обвенчаются. При этом сообщил, что непременно вышлет Тараканова для объяснений в Главное правление компании, по давнему требованию ее директоров. А, подумав, признался, что собрал на Ситхе сотню стариков из крепостей и одиночек Северного, Ново-Архангельского и частью Кадьякского отделов, чтобы отправить их в Охотск, как должно по законам государства Российского и тут же стал оправдываться:
– Надо иметь железное сердце, чтобы выслать сих несчастных на голодную смерть. Без семей и родственников они обречены на нищенство. Да и смогут ли перенести путешествие и перемену климата?! Но закон есть закон! Тех, кто еще может приносить пользу Отечеству я приказал расселить по рыбным рекам, чтобы облегчить их пропитание. Пусть заводят огороды. Некоторым велел дать коров для хозяйства.
Но Кусков уже не слушал главного правителя, лицо его напряглось как перед боем, глаза гневно сузились, он понял, что его пытаются подкупить.