Русский рай
Шрифт:
Партовщики посылались не только на промыслы, но на рыбные ловли, добычу дикого мяса, по необходимости, как и при Шмидте, отправлялись на полевые работы. Морские бобры оставались только во внутреннем калифорнийском заливе, а калифорнийцы не пускали туда компанейские партии. Алеуты, природные охотники, на строительных и пашенных работах теряли всякий интерес к жизни, все настойчивей просились на родной остров или, хотя бы, на Ситху.
К осени ввиду крепости были очищены все участки, где только возможен посев, корчевали поля даже в трех верстах от Росса. После первых дождей, началась вспашка. В этом деле Шелихов полностью положился на россиян.
Шмидт за время своего правления добился многого, Шелихов удвоил его посевы. Сысой с бакерами вынужден был угонять стада все дальше от крепости. Положиться на верность пастухов-индейцев он не мог, за всем приходилось следить самому. Поголовье, действительно, прибывало, а на душе приказчика становилось все муторней и не только потому, что испанцы подтвердили слухи о гибели Прохора. На утренних молитвах он поминал погибших и умерших, просил у покровителей благополучия сыновьям и Тимофею Тараканову, выехавшему в Россию, ночами, возле костров мысленно беседовал с покойниками. Все они искали русский рай и верили, что он в Калифорнии. Отчего же ни у кого не сложилось то счастье, о котором мечтали? Отчего на благодатной земле богатели только беглецы-выкресты, обзаведшиеся своими ранчо? Изредка Сысой встречался с ними, выспрашивал, присматривался и не мог поверить, что они счастливы.
Служащие форта не голодали, но, в большинстве своем были должниками Компании. Петруха не пьянствовал, даже не курил, но все его жалованье и хлебный пай уходили на содержание семьи. Сысою жалованья приказчика хватало на жизнь. Денег он не копил, не скупясь тратил на дочку и женку, помимо компанейского пая муки прикупал сахар, масло, мясо и почти все его жалованье уходило на здешнюю сытую жизнь. Кабы не скромная служба на Камнях не было бы запаса на черный день.
Он много думал о здешнем рае и, глядя на высокие, далекие звезды, всякий раз приходил мыслями к тому, что даже в раю, по указке начальствующих крестьянствовать невозможно. Шелихов соглашался с ним при душевных разговорах с приказчиками, говорил, что это понимают все правители и директора Компании, но переменить ничего не могут.
После дождей пышно зазеленели посевы пшеницы и ячменя. Уже по виду всходов Сысой, помнивший свою пашенную юность, похвалил нового правителя и пообещал, если не случится напасти: ржи от густых туманов, жучка, кобылки, саранчи, то можно будет собрать с одного урожая больше, чем собрал Шмидт за всю свою здешнюю службу. И Бог миловал, зерно вызрело на корню. Сжать и обмолотить урожай, своими силами не было возможности, надо было звать индейцев, а они, зная, что в эти времена их непременно погонят на работы, бросили ближайшие деревни и ушли на сбор желудей, своей основной пищи.
Посоветовавшись со сведущими людьми, Шелихов велел построить ток, чтобы молотить зерно лошадьми, а не цепями и палками, на что требовалось много народа. И все равно, нельзя было собрать богатый урожай без помощи индейцев, и не было никакой надежды, что они придут добровольно. Как при Шмидте, но теперь жестче, конный отряд Росса отыскал их в сорока верстах от крепости, окружил, пострелял воздух из ружей, погнал на свои поля. Основная рабочая сила была дешева: во время жатвы и обмолота работников просто кормили постной пищей, немногим отличившимся дали штаны, одеяла и с
Петруха в кузнице не видел всего того, в чем вынужден был участвовать его отец, но вечерами был хмур: видимо женка корила его, когда пригоняли ее сородичей. Сысой после работ, чувствовал себя разбитым и усталым, посадив на колени дочку, подолгу сидел у печки, свесив бороду, молчал. На половине сына было тихо. Сысоева женка тоже была недовольна, когда пригоняли на работы ее сородичей и других индейцев. И ее корявая речь, не ставшая лучше за годы совместной жизни, и понятное раздражение сердили Сысоя. Отводя глаза, он сказал на плохом языке мивоков, что если не будут пригонять её сородичей собирать урожай, крепость придется бросить. Женщина блеснула глазами, строптиво дернула головой, быстро и разгорячено заговорила с женой Петрухи. Та вышла с другой половины. Из их торопливого разговора Сысой ничего не понял кроме одного, что они остаются чужими рядом с мужьями.
– На Ситху проситься, что ли? – через стенку пожаловался сыну. – Васька Старковский – молчун, и видимся с ним редко. Кроме тебя да правителя уже и поговорить не с кем.
– Там сыро! – отозвался Петр. – В Россию надо возвращаться. Или, как там у вас? В Сибирь!
– Похоже, что пора, – тяжко вздохнул Сысой. – Тошно стало смотреть на все, а ведь раньше любовался горами, морем, речкой, бухтой. – Скрипнул зубами, тряхнул бородой и пожаловался: – Отчего-то все стало чужим? Кадьяк и тот вспоминается милей.
Новый правитель конторы даже нравился Сысою… Как и Шмидт, он заботился не только о делах службы, но и о людях. Поголовье скота быстро увеличивалось, расширялся сад. «Хозяин!» – Думал Сысой, глядя на его хлопоты. Но после долгих раздумий подал прошение перевести на Кадьяк. Шелихов покачал головой и вскинул глаза на старого приказчика.
– Промыслы и там обеднели. От уравниловки, наверное. А сделать, как было при Баранове, невозможно.
– И не выйдет! – поддакнул Сысой.
– От нас хоть какая-то польза, а на Кадьяке что?
– Жалованье! – Тоскливо пожал плечами Сысой. – Жена-покойница.
Шелихов с пониманием кинул, равнодушно подписал прошение и передал конторщику. На другой год летом при благоприятном ветре на рейде против Росса бросил якорь знакомый бриг «Булдаков». С его борта была спущена шлюпка, в бухту прибыл неутомимый комиссионер Хлебников, забрал излишки муки, приготовленные изделия для мены и приказал готовить солонину. Ситха ждала годовой запас пшеницы, Росс смог покрыть только четверть необходимого и обеспечить себя. Шелихов отдавал распоряжения и похвалялся, что его крепость становится нужной Компании.
– Еще как нужна! – соглашался Хлебников. – Гишпанцы запрещали торговать, мексиканцы и калифорнийцы после революции открыли все порты, но так взвинтили торговые и якорные пошлины, что хлеб стал дороже, чем от американских перекупщиков.
– А? Жив, старый?! – увидев Сысоя, насмешливо поприветствовал его. – Слышал, что надоело жить в сытости?! Привез указ главного правителя о твоем переводе в Озерский редут.
Сысой на баркасе груженом мукой, отправился к бригу и встретился с Банземаном. Вольный мореход был в суконном сюртуке поверх серого камзола, в шапке из меха морского кота, щеки покрывала месячная бородка. Он продолжал служить Компании, заметно обрусел и стал мало походить на американца.