Русский Рэмбо для бизнес-леди

Звягинцев Александр Григорьевич

"Ох, Россия, ты, Россия! Мать – российская земля!" – лишь чертыхнулся он. Вот мерзнет под аркой постовой милиционер в полушубке и валенках. Не порядку он страж, а надзиратель. Одним словом – вертухай тюремный. А свободы как не было, так и нет. И, верно, никогда ее в России не будет. Кто бы ни пришел там, наверху, к власти, первым делом золотит цепи, привешивает к ним бубенчики, чтоб веселей звенели, и потуже на безгласных рабах затягивает кандалы.

Из века в век русская "птица-тройка" летит очертя голову, на дышле своего закона. Меняются цари и их

псари, а во все времена сквозь строки русского закона явственно проступают древние письмена "Крепостного уложения". Написано – гражданин, а читай – холоп, смерд презренный. Даже тридцать седьмой год и Великая война ничему не научили Уже в эпоху "прав личности" и "парламентаризма" танки лупят прямой наводкой кумулятивными снарядами по тобой избранному парламенту – радуйся, радуйся царской милости, смерд презренный. И радуется пьяный смерд и "уррраа-а!" орет как оглашенный… Пьяному-то море по колено, что ему Россия – она страна не законов, а обычаев… А они, обычаи-то наши, тоже ни на что не похожи: "Закон что дышло – куда повернул, туда и вышло".

Вот и дожили, что Родина превратилась в красивую икону-"новодел" с дыркой на месте лица, куда во времена смут и потрясений каждый очередной кандидат в правители сует свой лик нерукотворный, как в декорации дешевой фотостудии, претендуя на роль отца и спасителя Отечества.

Остановившись на красный светофор у "Президент-отеля", Скиф разглядывал выходящих из ресторана покачивающихся посетителей, за плечами которых возвышались массивные фигуры качков-телохранителей. Кто-то из посетителей, вдохнув свежего воздуха, торопился к мусорной урне, кто-то выяснял отношения с себе подобными, перед кем-то, более чиновным, ломали по-пьяному шапку и сгибались в три погибели.

"И вот эти сморчки ныне творят судьбу тысячелетней России? – скрипнул зубами Скиф. – А вся нищая Москва вливается по утрам в торговые толкучки с китайским и турецким барахлом и с заморскими эрзац-продуктами, от которых даже в Африке уже носы воротят… Как знать, быть может, эта шантрапа под "рок на баррикадах" снова будет кликать на царство нового отца нации, с таким же сизым носом".

Глава 17

Прошла первая неделя их ночного извоза.

Однажды Ворону позвонила женщина, попросила позвать Скифа и по-простецки отрекомендовалась Аней. Такой поворот судьбы Ворону понравился, и он велел Баксику разбудить дядю Игоря.

Скиф, хмурый спросонок, что-то невнятно буркнул в трубку.

– Игорь, это я, Аня…

– Ах, Аня… Доброе утро.

– День давно, Игорь… Знаете, мы с вами давно не ходили в кино.

– Аня, говорите громче. Вас слышно, как из потустороннего мира.

– У меня так телефон работает.

– Вызовите монтера с АТС.

– Вызывала… Но мы с вами обязательно должны сегодня сходить в кино. Вы меня понимаете?

– Хорошо, я выезжаю.

* * *

В сквере за кинотеатром утром, должно быть, было потрясающе красиво. Пушистый иней уже почти облетел с отяжелевших

от наледи ветвей, но утром тут царила настоящая зимняя сказка.

Аню он не узнал издалека. Стояла себе под елочкой фигурка, замотанная платком. Скиф уже было отвернулся, но она издали помахала ему рукой. Полное алиби – свидание двух влюбленных в тихом сквере.

– Вам были два звонка, один веселый, другой не очень-то… – Аня испуганно проследила за выражением лица Скифа – правую щеку у него передернула судорога.

– Кто был этот весельчак?

– Он не назвался, но все время балагурил. Звонок был из Калужской области, какой-то город, я уже не помню.

– А что вы вообще помните? – у Скифа снова задергалась щека.

– Не сердитесь, я, наверное, действительно дура.

Но я помню все, что он велел передать Василию Петровичу Луковкину.

– Луковкин – это я.

– Я сразу догадалась. Вот его слова. Он заставил меня их два раза повторить:

"Брат Александр выписался из больницы и поправляется успешно и просит не беспокоиться".

– Угу, спасибо. Говоривший не назвался?

– Нет, сказал, вы его все равно узнаете по воле божьей.

– Еще раз спасибо, обрадовали. А невеселый звонок?

– Он от нашего общего хорошего друга. Он настойчиво рекомендует вам уехать подальше за Урал.

Иначе не гарантирует безопасность.

– Передайте ему, о своей безопасности я сам позабочусь. Кто он? Вы мне его можете назвать? Ходите вы вокруг да около, в пионерские тайны играете.

Аня снова примолкла и отвернулась.

– Он просил называть его просто хорошим другом.

Уверял, что вы с ним давно знакомы, но сейчас не время раскрывать карты. Связь с ним будете держать через меня. Он так мне сказал.

– Ваш телефон прослушивается, я уверен.

– Он звонит всегда мне на работу, а у нас тысячи звонков за день в "Скорой".

Аня отошла в сторону, потом со смешным вызовом глянула на Скифа:

– Я вам не навязываюсь. Я только передала слова вашего друга.

– Губы накрасила тоже для друга? – как бы извиняясь, улыбнулся Скиф.

– Но только не для вас.

Аня надула накрашенные губки.

– Тогда пойдем!

– Куда еще? Никуда я с вами не пойду.

– Мы пойдем смотреть кино в целях конспирации, – сказал Скиф, согревая ее руку в варежке в своих ладонях. – Только сначала зайдем в магазин и купим видеомагнитофон. Не бойтесь – деньги заработаны честным трудом. Только вот налоги не плачены.

– Вот видите, вы всегда идете на нарушение закона.

Аня с укоризной глянула ему прямо в глаза.

– Я столько в своей жизни заплатил налогов, в том числе и собственной кровью, что можно мне простить этот маленький грешок. А с вас государство тоже взяло налог немалый – мужа и отца, так что совесть ваша может быть чиста до самой смерти.

* * *

Он не рассказал Ане, что перед самым звонком видел ее во сне с вязаньем в руках. Нитки рвались и путались, а Скиф помогал ей, держа натянутую нить.