Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина
Шрифт:
Палисадовы жили без отца, погибшего еще до войны. Тот приютил в своем доме беглого бандита, прикинувшегося крестьянином. Бандита, по наводке соседей, на рассвете пришли брать, и в завязавшейся перестрелке одна из пуль досталась хозяину дома. Диме было тогда восемь лет. На всю жизнь запомнил он белое лицо отца, не понимавшего, что происходит, и закрывавшего своим телом жену и сына, грубые крики, хлопки выстрелов, пронзительный вой матери, рухнувшей на мертвое тело мужа. Крепко запомнил он и осторожно-виноватые лица соседей, которые вечером того же дня пришли
Когда Дима вырос, он спросил мать: почему отец не заявил на подозрительного человека? Зачем пустил в дом?
— Доверчивый был, — вздохнула мать.
Эта ее кротость, а также то, что втайне от сына-комсомольца она похаживала к придурковатому попу Беневоленскому, с некоторых пор раздражало Палисадова. И однажды он ясно понял, что весь дом его — мещанское болото, из которого он, Дима, ни за что не выберется, если не будет пихаться руками и ногами, как лягушка, оказавшаяся в кринке со сметаной. Но делать это надо спокойно и расчетливо, чтобы не сорвать дыхания. Тогда он сказал матери, глядя в ее перекошенное от страха лицо:
— Я тебя презираю! Я ненавижу отца, ненавижу весь этот дом!
Потом он плакал на ее коленях и просил прощения. Она гладила его по голове. И вдруг, подняв глаза, он увидел ее лицо. Оно было, как ему показалось, спокойное и счастливое.
— Все будет хорошо, сыночка!
В это мгновение в Диме что-то окончательно сломалось. В тот день он на всю жизнь решил для себя, что делать и как жить. Утром он вежливо объяснил матери, почему ей надлежит сегодня же перебраться со своим женским барахлишком в общую горницу, уступив ему в качестве отдельной комнаты ее с отцом бывшую спальню. Почему отныне и навсегда в его комнату нельзя входить без стука, а в его отсутствие и вовсе строго-настрого запрещено. Почему продуктовыми карточками теперь будет распоряжаться он. Почему… Список был изрядный.
Мать слушала, кивая в ответ:
— Все будет хорошо, сыночка!
И вскоре соседи заметили, как изменился дом Палисадовых, как недоступен он стал. Как быстро постарела и съежилась вдова Палисадова, как вырос и возмужал ее сын. И никто не осудил этих перемен, все только и говорили:
— Молодец! Настоящий мужик растет! Не повезло Палисадовой с мужем, зато с сыном повезло!
…Дмитрий встретил Соколова в прихожей. Казалось, он ждал его появления. В чистенькой комнате, отапливаемой отдельной голландкой и со вкусом обставленной немудреной самодельной мебелью, Дима молча положил перед Максимом мелко исписанный листок бумаги. Но прежде чем взять листок, Соколов осмотрел комнату.
Странная она была какая-то! Не было в ней деревенского духа, так и не выветрившегося из малютовских изб, хотя городок стал гордо именоваться районным центром. Вроде бы все как у всех. Печка с маленькой дверцей с выбитой на ней звездой. Старые обои в мелкий цветочек. Скрипучий дощатый пол под домоткаными дорожками. В дальнем углу на обоях светлое пятно — здесь когда-то находилась божница.
Потом Соколов понял. Стол! Огромный, чуть не полкомнаты занимающий, из лакированного дерева, покрытый зеленым
— Гигант! Как ты его в дверь протащил? Стену, что ли, ломал?
— Зачем? — скромно сказал Дима. — Я его собрал. После войны разные бесхозяйственные чиновники списывали и выбрасывали казенную мебель, испорченную немецкими оккупантами. Что-то растащили, что-то пожгли. А этот стол я по частям принес. Он очень удобный. Много книг и тетрадей можно одновременно на нем держать. Карту разложить. Я даже гимнастикой на нем занимаюсь и… сплю иногда.
— Спишь?
— «Что делать?» Чернышевского читали? Как Рахметов на гвоздях спал.
— Ну, Рахметов к пыткам готовился.
— Это лишнее. А вот хорошая осанка для будущего офицера не лишнее.
— Молоток! — похвалил его Максим. Он взял со стола листок, прочитал начало и обомлел.
«Список лиц, в основном несовершеннолетнего возраста, спрятавших в своих домах и на земельных участках, а также прилегающих территориях, взрывоопасные вещества и устройства: порох, динамит, гранаты (в том числе противотанковые), пистолеты различных калибров и патроны к ним немецкого и советского производства».
— Димочка, — говорил обалдевший Соколов, тыча пальцем в несколько мужских фамилий, чьи даты рождения указывали на то, что это далеко не дети. — Ты понимаешь, что этим мужикам светит?
— Это не наша с вами забота.
— Ну хорошо. Но ты уверен в списке?
И тогда Палисадов впервые ухмыльнулся своей фирменной улыбочкой, которая потом всегда коробила Максима Максимыча, — столько в этой улыбке было откровенного презрения к простому человеку.
— Видимо, Аделаида Васильевна недостаточно вам рассказала про меня. Или вы ее плохо слушали.
Он достал из ящика стола и развернул перед Соколовым лист ватмана, на котором с прекрасным знанием картографии были отмечены места взрывоопасных захоронок.
Операцию «Крот» провели за одно утро. Список Палисадова оказался точен на девяносто девять процентов. В областном НКВД, естественно, поинтересовались, откуда у Соколова такой информатор. Соколов рассказал о Палисадове.
— Не понимаю, — задумался допрашивавший его полковник. — Думаешь, мы твоего хлопца не знаем? Но почему он сразу к нам не пошел? Почему Аделаидке не сообщил? Почему к мелкой сошке — уж ты, лейтенант, извини! — вроде тебя обратился?
— Почему? — тоже спросил Максим.
— Вот и я думаю. Непростой парень. Держи с ним ухо востро, лейтенант!
Перейдя на серьезную работу в угро, Соколов вызвал к себе Палисадова и сказал, что в его информаторстве больше не нуждается.
— Почему?
— Потому, Дима, что по нашей работе информаторам не морды бьют. Их режут. А мне тебя жалко. Парень ты смышленый, отличник учебы и тому подобное. Заканчивай школу, послужи в армии и поступай в институт.