Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина
Шрифт:
И он бодрым шагом вышел из вокзала. Но лицо его стало злым.
— Сука! — бормотал он. — Сука ментовская!
Капитан на «газике» догнал Гнеушева на вязовой аллее, ведущей в усадьбу. Учитель быстро шагал, широко размахивая сильными руками. Временами он стремительно нырял в придорожные кусты и выкручивал, как лампочки, из пожухлой травы похожие на куриные яйца грибы, бережно обдувал их и с довольным урчанием засовывал в карманы плаща.
— Грибочками интересуетесь? — вежливо спросил капитан. — Как называются?
— Местный
— Неужели? — засомневался Соколов. — А наши их не берут и называют подкурятниками.
— Боже, какая дикость!
— Вас подвезти?
— Я страстный ходок. На ходу отлично думается, вспоминается.
Капитан больше не предлагал учителю сесть в машину, но следовал рядом на медленной скорости, не отставая и не опережая. Когда Гнеушев нырял в кусты, Соколов останавливался и ждал его, как преданный шофер.
— Пожалуй, я все-таки сяду к вам, — сказал учитель. — Ведь вы не отстанете от меня, верно?
— Верно, — со вздохом подтвердил капитан Соколов, — не отстану, будьте уверены.
— Что-то нашли в моем номере?
— Ничегошеньки. — Максим Максимыч развел руками, бросив руль. — Ни пылинки, ни соринки, ни окурочка. Уборщица так о вас отзывалась! Такой, говорит, редкий постоялец, сам за собой все убрал.
— Это подозрительно?
— Как вам сказать…
— Мой покойный дедушка, граф и владелец нескольких имений в Курской, Орловской и Рязанской губерниях, всегда сам выносил за собой ночной горшок. Он не держал в доме лакеев. Он был отчаянным демократом. За это его расстреляли красные в семнадцатом году.
— Искренне вам сочувствую. То же случилось и с моим дедом. Но его казнили мамонтовцы.
— Получается, мы с вами квиты, капитан.
— Боюсь, что уже нет.
— Уже нет? Послушай, Соколов! — Гнеушев вдруг перешел на «ты». — Если ты ничего не нашел, какого хрена ты ко мне привязался?
Соколов сделал вид, что не заметил «тыканья».
— Утром вы опаздывали на поезд, — задумчиво сказал он. — Зачем же столько возились с ногтями? Они у вас не просто пострижены, но обработаны специальной пилочкой.
— Вот к чему ты цитировал «Евгения Онегина»! Я не обязан отвечать на этот неделикатный вопрос.
— Еще один неделикатный вопрос. Что вы делали с Палисадовым ночью?
Гнеушев усмехнулся.
— Заметь, капитан, я мог бы послать тебя… к Палисадову. Пусть бы он сам рассказал младшему по званию и по должности, что он делал ночью в номере одинокого мужчины. Но поскольку сделать тебе это неудобно, я, так и быть, утолю твое любопытство. Мы с ним пили вино, вспоминали грешки молодости.
— Простите за назойливость, какое было вино?
— Чудесное! Настоящее бордо.
— И совсем уж нескромный вопрос: куда вы дели бутылку?
— Выбросил, разумеется.
— Куда?
— Не помню. Вероятно, в корзину для мусора.
— Когда вы пили бордо, то случайно не залили
— Нет.
— Тем не менее, вы его тщательно вымыли…
— Мой обычный педантизм.
— Вы и наружные подоконники за собой моете?
Гнеушев бросил на Соколова презрительный взгляд.
— Наружный подоконник вымыл дождь, капитан.
Максим Максимыч постучал себя костяшками пальцев по лбу.
— В самом деле! Ночью прошел дождь.
— Ничего ты не забыл, — сквозь зубы процедил учитель, — но все равно тебе меня не переиграть.
Соколов остановил машину и, опершись локтями на руль, взглянул на Гнеушева такими глазами, что тот невольно схватился за ручку дверцы.
— А я с тобой и не играю, Гнеушев. Все игры кончились, когда я увидел Лизу мертвой. И если б я был на сто процентов уверен, что ее убил ты, то пристрелил бы тебя как бешеного пса.
— За чем же дело стало? — хладнокровно спросил Гнеушев.
— Да видишь ли, не уверен я. Не нравишься ты мне, это верно. Когда ты первый раз шел от гостиницы к вокзалу, ты проходил в нескольких метрах от места убийства. Допустим, было темно… Но на убитой было белое платье. Как же ты ее не заметил? Грибы в кустах замечаешь, а мертвого тела не разглядел.
— Действительно… — Гнеушев сделал вид, что задумался.
— Не мог ты ее не заметить, стрелок. Значит, одно из двух. Или это ты ее убил, или, натолкнувшись на мертвое тело, испугался и устроил всю эту чехарду с опозданием. Но зачем? Ты боишься уезжать. Вид у тебя гордый, а в глазах тоска смертная. Кто-то тебя очень сильно подставил, учитель. И ты решил этого «кого-то» перехитрить и напрашиваешься на арест. Потом выяснится, что ты невиновен, а за это время найдут настоящего убийцу.
— Я раздумал идти в музей, — внезапно сказал Гнеушев.
— Не хочешь мне помочь?
В глазах Гнеушева промелькнуло сочувствие.
— Эх, капитан! Никогда ты не будешь майором.
— Это я и без тебя знаю…
Соколов не впервые был в кабинете Палисадова и каждый раз с невольной завистью отмечал там идеальный порядок. Такой же, как в той полудеревенской комнате, где Дима впервые открылся ему с неожиданной стороны. Над столом Палисадова висел портрет Дзержинского, инкрустированный разноцветными породами дерева. «Зэк мастерил», — с неприязнью подумал Соколов.
— Максим Максимыч! — неискренне обрадовался Палисадов. — Накопали что-то интересное?
— Почти ничего, — осторожно ответил капитан.
— Ну и не надо. Дело оказалось таким простым, что даже скучно. Не стоит выеденного яйца. Приехал я в пансионат, а там о происшедшем ни сном ни духом. Это, думаю, хорошо! Фактор неожиданности сильно помогает. Собрал персонал во главе с директором и главврачом, выдержал театральную паузу и шандарахнул. Что началось! Бабы воют, директор в трансе. Я молчу. Вы мой глаз знаете. Если бы кто-то из них притворялся, я бы его сей момент вычислил.