Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина
Шрифт:
— Я слышал о «русской рулетке», — неожиданно сказал Половинкин.
— Плохо слушали, — возразил Сорняков. — Для рулетки не «макаров» нужен, а револьвер с барабаном.
Крекшин тем временем неторопливо шарил в траве. Когда он поднялся, на его ладони лежали две гильзы.
— На одной гильзе отчетливая царапина, — заявил он. — Дай-ка, Витя, свою бейсболку. Кому выпадет гильза с царапиной, тот выстрелит себе в висок или в рот. Первым тащу я, потому что американец первым стрелял.
Он сорвал с головы Сорнякова кепи, бросил туда гильзы и перемешал.
—
Царапина была на месте. Крекшин поднес пистолет к виску. На Сорнякова и Половинкина нашло оцепенение.
Звук выстрела раздался одновременно с оглушительным женским визгом. Варя Рожицына неслась к ним через поляну в сарафане, мокром от утренней росы. Джон поймал себя на том, что невольно любуется ее молодым сильным телом, полными упругими ногами, выпуклым животом, облепленным мокрой тканью, крупными сосками грудей и даже простыми, мужского покроя, темными трусами, наверное, промокшими не меньше, чем сарафан. Она была нежна, как женщины Ренуара, и стремительна, как греческая богиня.
— Чего застыли, болваны! — сердито сказала Рожицына, наклонившись над Крекшиным. — Помогите мне. Да живой он, живой. И рана, в общем, пустяковая.
Сорняков истерически хохотал, брызгая слюной.
— Вот к-к-озел! — заикался он. — В с-собственную г-голову п-поп-пасть не смог! П-промахнулся! Эт-то он сп-пециально, п-падла! Чтоб меня п-п-одставить!
— И вовсе не специально! — возразила Варя с некой, как показалось Джону, обидой за стрелявшегося. — Он в висок себе целил, я видела. Но когда я заорала, как резаная, он голову повернул и пуля вскользь прошла.
Достав из сумочки йод, вату и бинт, Рожицына обработала и перевязала рану.
— Вот так, родненький! — приговаривала она. — Потерпи. Ничего страшного. До свадьбы заживет.
В умелых руках Вари голова Крекшина выглядела не головой, а головкой. И весь он показался Половинкину каким-то жалким и маленьким. Даже странно: как мог он согласиться на дуэль с этим младенцем?
— Смотри, — сказал Джону Сорняков, держа что-то на ладони. — Гильза! Царапина — видишь?
— Ну и что?
— Это другая гильза.
— Какая другая?
— Не та, что он поднял. — Сорняков хлопнул себя по лбу. — Вспомнил! Когда-то я сам пометил все три патрона. Славка, когда показывал гильзы, одну повернул царапиной вниз. А вот нарочно он это сделал или нет — не знаю.
— Конечно, нарочно! — воскликнул Джон, вспомнив детали «рулетки». — Иначе зачем он бросил гильзу себе под ноги? Это чтобы мы засомневались, есть ли на ней царапина. Таким образом он отвлек внимание от второй гильзы. Твой приятель — хороший психолог.
— Тамбовский волк ему приятель! Когда этот психолог оклемается, я ему морду набью, мало не покажется! — сквозь зубы процедил Сорняков. — Кстати, мы перешли на «ты». Это значит — нужно пить брудершафт. А этому самострельщику не водку, а хрен в одно место! Пусть мучается с похмелья своей дырявой башкой!
Сорняков достал из кармана штанов четвертинку,
Русский бред продолжался.
— Странно, — удивленно заметила Варя, глянув на часы. — Одиннадцать часов, а в Нескучном саду никого. И это в воскресенье.
Выходившие из Нескучного сада четверо молодых людей являли зрелище жалкое и трогательное. Впереди шли Рожицына с Крекшиным. Крекшин, у которого кружилась забинтованная голова, обнимал Варю за шею, та заботливо поддерживала его. На безнадежном лице Крекшина было написано: «Брось меня, сестра!» Позади, тоже обнявшись, весело шагали пьяные Джон и Сорняков. Они были бесконечно влюблены друг в друга и орали во весь голос песню «Good buy, America!». Сорняков ужасно фальшивил по части мелодии, но английское произношение у него оказалось превосходное.
— Подлый народ, — вздохнул Сорняков, услыхав слова Вари. — Нажрутся в субботу как свиньи и всё воскресенье продрыхнут, хрюкая в одеяло. Слушай, американец, чего я в тебя такой влюбленный?
— Ты вообще любишь людей.
— Я? — изумился Сорняков. — Да я их ненавижу! Хочешь знать, зачем я купил «макаров»? Думал, когда станет совсем невмоготу, выйду ночью и замочу какого-нибудь бомжа.
— Почему бомжа? — машинально спросил Джон и тут же смутился. Он уже попадался на эти штучки с Крекшиным. Но Сорняков, похоже, не шутил.
— Чтобы на душе полегчало. Это такой кайф — безнаказанное убийство! Кто будет искать убийцу бомжа? Наоборот, скажут: молодец! Очистил жизнь от лишней сволочи.
— Врешь ты, Сорняков, — еле слышно вмешался Крекшин. — Ты пистолет купил из-за комплекса неполноценности.
Сорняков нисколько не обиделся и озорно взглянул на Джона.
— Мой друг завидует моей славе. Ну, раз он так, то и мы так. Слышь, Джон, давай отстанем от этой сладкой парочки, и я тебе кое-что расскажу.
— Я не буду тебя слушать, — заупрямился Половинкин, когда Сорняков силой придержал его. Для убедительности он даже заткнул уши пальцами.
— Этот мудилка картонный по уши втрескался в Рожицыну, — не обращая внимания на протесты Джона, доложил Сорняков. — Из-за этого и убить себя хотел. А то, что лучшего друга под статью подводит, его не волновало.
— Но зачем? — изумился Половинкин, освобождая уши.
— Тебе, американец, нашей русской психологии не понять. Славка знал, что Варька брюхатая от Сидора. Она Славку в своих интимных дружках держала и доверяла все свои бабские секреты. Когда наш Ромео понял, за что ты Сидору врезал, ему стало ужасно стыдно. Вроде как ты за него постарался. И вот вместо того чтобы спасибо тебе сказать, он тебя — на дуэль. А потом нашему Ленскому опять стыдно стало, и он в себя пульнул. А теперь ему уж в третий раз стыдно — из-за меня. Такой он у нас стыдливый юноша.