Русский роман
Шрифт:
Я рассказал ему о болоте Мешулама.
— Какая глупость, — вздохнул он. — Кого это сейчас интересует? Бессмысленное разбазаривание воды, и ничего больше. — И даже не поинтересовался подробностями. — Я ненавижу это место, — вдруг сказал он. — Они заставляют нас плести абажуры из камыша и ужинать в четыре часа дня.
Ури хотел еще поговорить с ним — о его любви к Фане и о собственной истории, — но Либерзон помрачнел и стал неразговорчив. Он уже витал в каких-то иных мирах. И больше нас не замечал.
— Старый какер! — бушевал Ури на обратном пути. — Ничего его не
— Чего ты хочешь? — пытался я защитить Либерзона. — Его жена умерла, его друзья умерли, а болото Мешулама, по-моему, испугало его больше, чем он делал вид.
— Лучше бы он совсем выбросил меня вон, чем пренебрегал бы так откровенно. Они всегда были слепыми. С одной-единственной мечтой перед глазами, ноги по колено в грязи, а уши забиты землей.
— Почему твои проблемы вообще должны его интересовать? Чем он тебе обязан?
— Так даже лучше, — задумчиво сказал Ури. — Может, все мое чувство вины родилось от тоски по нашей деревне.
— Он думает только о Фане, — сказал я. — Весь этот его спектакль на веранде был только для того, чтобы показать, что он еще помнит, где был кибуцный виноградник.
— Он чокнутый, — убежденно сказал Ури. — Спятил на всю катушку. Что стоит сделать ему операцию, снять эти дурацкие катаракты! Он просто хочет быть слепым, вот и все.
— На что ему еще смотреть?!
— Мать была права, — сказал Ури. — Эти старики действительно свели тебя с ума.
Я промолчал.
— Ты не можешь себе представить, как я соскучился по нашей деревне, — сказал он. — Несмотря на скандал, несмотря на побои, несмотря на изгнание. Я дважды приходил сюда ночью и тут же уходил. — Он посмотрел на меня и рассмеялся. — Какое это разбазаривание сил — позволить тебе ходить просто так. Тебя нужно впрячь в телегу или в борону.
— Если хочешь, я могу понести тебя, — предложил я.
— Не валяй дурака! — сказал он.
— Мне это нипочем, — улыбнулся я с глупой надеждой. — Я могу донести тебя на руках отсюда и до самого дома.
— Что с тобой? — спросил он. — Иди лучше повали в навоз быка-другого.
Ури может быть жестоким, как мангуст.
— Я могу взять тебя на руки, на спину, на плечи, как ты захочешь, — настаивал я, но Ури не согласился.
— Кончай, хватит! — сказал он, и на этот раз в его голос прокралось что-то испуганное и резкое.
Мы шли молча, и когда подошли к деревне, увидели большую толпу, собравшуюся возле грушевого сада Бен-Якова. Уже издали мы услышали крики и, когда подошли, снова обнаружили Мешулама в той же мерзкой тряпке на голове и с иззубренным серпом в руках.
«Чего вы от меня хотите?! — орал Якоби. — Что, я должен поставить сторожей возле каждого вентиля?!»
Земля вокруг него двигалась и тряслась. Бездна со скрежетом выблевывала черную грязь, мусор и кости вперемешку с толстыми бледными червями, которые обвивались вокруг деревьев и валили их в ядовитые лужи. Вместо них тут же выпирали снизу стебли и камыши высотой в человеческий рост, и Мешулам набрасывался на них, яростно размахивая своим серпом.
Я посмотрел на орущего Якоби, на Ури, на толпу разгневанных мошавников. Сквозь их рабочую одежду, прокаленную кожу и сильные тела призрачно проступали могучие грязевые окаменелости, которые все эти годы лежали в ожидании в глубинах земли.
Я увидел мощных и грузных буйволов, которые надвигались прямо на нас. Их глубокие и влажные ноздри возбужденно и жадно расширялись при виде первых признаков человеческой измены. Я не боялся их. Я привык к животным. Гигантский светлый бык бежал с ними рядом. Широкий разворот его плеч, толщина топочущих копыт и жаркий пар из мокрого носа заставили мое сердце забиться чаще. Я бросился к ним навстречу и, поравнявшись, увидел бегущего с ними парня в брюках цвета хаки и в маске пасечника, который поддерживал спотыкающегося на бегу старика и нес его потрепанный мешок. Но стадо уже миновало меня, пересекло поле и исчезло за далекими кипарисами, и, когда я снова открыл глаза и увидел залитый болотной жижей сад и направленные на меня удивленные взгляды, я понял, что никто, кроме меня, их не заметил.
49
После Нового года Иоси тоже пришел домой — на побывку. Я услышал скрежет тормозящих шин джипа, громкое потрескивание радиотелефона, топот ног, пробежавших по дорожке и поднявшихся по ступенькам и, наконец, громкий девичий вскрик, вырвавшийся из дома его родителей.
Дверь времянки распахнулась. Он встал в проеме в своей офицерской форме, с крылышками погон и знаками различия, требуя, чтобы ему немедленно объяснили, что это за «омерзительная ханжа» появилась в родительском доме.
Ури расхохотался. Братья обнялись. Я снова увидел, как они любят друг друга и как различны, и почувствовал, что во мне нарастает раздражение. Иоси тоже получал письма от родителей с Карибских островов, и теперь они уселись рядом, сравнивая слова и показывая друг другу фотографии.
«Наконец-то отец тоже получит удовольствие от жизни», — улыбнулся Ури. Но Иоси сказал, что «чем учить этих черномазых», лучше бы Авраам подучил ребят из какого-нибудь нового еврейского поселения на Голанах.
Я стоял возле раковины и резал овощи для салата. Сначала лук и помидоры, а потом огурцы и перец. Быть может, их свежее дыхание разнесется до самых краев земли.
Мне было хорошо с Ури, и появление Иоси разозлило меня. Я знал, что мне придется предложить ему ночевать с нами, и пожалел о том, что согласился впустить семью кантора в дом Авраама и Ривки.
— Может, вы немного погуляете?! — сказал я. — Ужин будет через полчаса.
— В чем дело, Барушок? — спросил Иоси. — Тебе трудно поговорить со своими двоюродными братьями? Или ты боишься, что мы попросим у тебя в долг?