Русский Север. Красота края в рассказах писателей
Шрифт:
А пейзажи Соловецкого острова действительно заслуживают фотографических снимков.
Возвращаясь домой, в гостиницу, мы вновь любовались теми же чудными картинами, но уже при розовом освещении заката, трепетавшем и в листве берез, и в струях озер, и в туманной дали лесной чащи, и в мураве поемного луга. А внизу, в глубине горных долин, уже курился пар, окутывая могучие стволы сосен серыми однообразными клубами. Грустное чувство охватывало душу, когда мы думали о скором отъезде отсюда.
Каждый холм, каждая гора здесь увенчаны часовнями, зеленые купола и золотые
На половине пути – часовня с вырытым в ней колодцем. Вода здесь холодна, как лед. Тут останавливаются и отдыхают странники. Место чрезвычайно красиво, особенно когда на пролегающих скатах раскинутся пестрые толпы богомольцев, и слышится отовсюду говор разноязычной толпы…
Поездка в Макарьевскую пустынь
Светлый день. Яркое солнце так и обливает трудно выносимым зноем леса и озера Соловецкого острова и зеркальную гладь застоявшегося в чудном покое моря. Что ни бухта, то картина, что ни поворот дороги, то новые восклицания восторга и изумления.
Опять мы едем лесным путем, опять направо и налево раскидывается царство могучих лесных великанов. Там и сям сквозят озера. Одни из них совсем ушли в тень высоких деревьев, другие так и лучатся резким, ослепляющим глаза светом. К этой природе не приглядишься.
Новый луч – и все изменяется перед вашими глазами; новая перебегающая тень случайного облачка, и опять иное выражение… Точно лицо красавицы, живое, подвижное, постоянно меняющееся перед вами… Вот ее глаза сверкают ослепительным блеском, губы полуоткрыты, вся она облита ярким румянцем… Грудь колышется высоко… Голова откинута назад… Еще мгновение – и глаза потемнели, только в таинственной глубине их вспыхивают мимолетные зарницы, на бледном лице лежит выражение тихой грусти, печальная улыбка не то сожаления, не то обманутой надежды замерла на устах… Как цветок, поблекший на стебле, она склонила свою головку… И вам самим становится грустно до первого солнечного луча, до первого вихря страсти и блаженства!
– Хорош ваш Соловецкий остров: приволье, краса!
– Ну, – отозвался монах, – какая такая краса? Что за земля, коли хлеба не родит? Горы все… То ли дело у нас, в Рязанской губернии – гладь. Ровнехонько – ни тебе холма, ни тебе горки. Хошь на коньках катайся. Вот это так краса. А тут – самое несообразное место! – И монах ожесточенно погнал лошадей, нахлестывая им бока.
– У нас еще лучше, – отозвался богомолец, – у нас рожь сам – 15 растет!
– Вот это краса! – согласился монах. – Как нивка золотая подымется, да колос с колосом почнут разговоры водить – сердце радуется. Хорошо место – реки у нас даже нет – а кругом море – чего уж безобразнее!
– Что у вас в Макарьевской пустыни?
– У нас там сады, огороды, парники, – все есть. Недавно был богомолец один из Питера, такой из себя значительный, словно енарал. Уж он ахал тоже. Вот, говорит, место; коли б да это место поближе к столицам – больших бы денег каждый лоскут земли стоил. Камень, говорю ему. Это ничего, мы бы тут понастроили всего. А по
– По нашим местам, – вставил богомолец, – не дай Бог такой земли; что с ней поделаешь? Тут и соху, и борону изломаешь!
– Камень, известно камень. На нем не посеешь!..
Наконец трое наших дрожек подъехали к Макарьевской пустыне.
Это – прелестный уголок, затерянный среди лесистых гор в зеленой котловине. Кругом нее тишь и глушь. Мы взошли на балкон, устроенный на кровле часовни. Отсюда открывался пейзаж, так и просившийся на полотно. Прямо перед нами, одни выше других, вздымались гребни поросших соснами гор и за ними синевато-туманные полосы таких же далей. Все навевает на душу мирное спокойствие. Западавшие вглубь лесов тропинки звали в эту свежую чашу. Порою от случайно набежавшего облака леса уходили в тень, зато другие выступали ярко-зелеными пятнами. Изредка взгляд встречал небольшую поляну. На одной ясно рисовался силуэт отдыхавшего оленя. Серебряная кайма озера едва-едва прорезывалась из-за леса налево.
Садовник-монах, из крестьян, предложил нам посмотреть оранжереи и парники.
Тут росли арбузы, дыни, огурцы и персики. Разумеется, все это в парниках. Печи были устроены с теплопроводами под почвой, на которой росли плодовые деревья. Таким образом, жар был равномерен. Этим устройством монастырь обязан тоже монаху-крестьянину.
Оранжереи с цветами прелестны. В распределении клумб обнаруживаются вкус и знание дела. Я долго был тут, внимательно рассматривая все подробности этого уголка. Это – полярная Италия, как ее метко назвал высокий посетитель…
– Много ли вас тут? – спросил я у монаха.
– Трое; я да двое работничков-богомольцев. Дело-то здесь маленькое. Порасширить бы его – да и того довольно. Фрухт только и идет, что для архимандрита и для почетных гостей!
– В Архангельск бы отправляли?
– Неужели же там нет своих парничков?
– Нет!
– А там бы лучше росло: теплее и климат способнее. У немцев, поди, есть в Архангельске все. Наши только, русские, подгадили!
Позади парников я взобрался на гору. Отсюда открывался чудный вид на потонувшие внизу леса и озера. Не хотелось верить, что мы на крайнем севере. И воздух, и небо, и земля – все напоминало юг Швейцарии. Только бы побольше животной жизни.
Пейзажи Соловков были бы еще живописнее, если это возможно, когда бы тут было побольше стад и птиц. Молчание в природе слишком сосредоточивает душу. Созерцания принимают нерадостный характер и переходят в мистицизм. Пение птиц, блеяние стад настроили бы душу на иной, более веселый лад. Даже и чайки внутри островов попадаются в одиночку, и то редко…
Анзеры
Анзеры, и особенно гора Голгофа, пользуются такою же славою, по поразительной красоте своих пейзажей, как и Секирная гора. Анзеры – большой и гористый, остров Соловецкого архипелага. Здесь находится скит, и кроме того, у берегов производятся рыбные ловли. В Анзеры нас отправилось около пятидесяти богомольцев…