Русский штрафник вермахта
Шрифт:
Diese waren Ivanen
Это были иваны. Погруженный в свои мысли Юрген проворонил момент их появления. Он-то ждал, что немцы с громкими криками посыплются сверху, а вместо этого по ходам сообщения просочились иваны и безмолвно наполнили ров. Юрген очнулся лишь тогда, когда Павел схватил его за шкирку, резко поднял, встряхнул и тут же зажал его голову под мышкой. Так что Юрген мог видеть только кирзовые сапоги подходивших солдат да слушать их разговоры.
— Ба, Колотовкин, живой!
— Для меня еще пулю не отлили!
— Наших-то сколько полегло!
— Наверху еще больше. Но мы фрицам тоже фитиль
— Мы на дороге тоже дали им прикурить.
— А это что за блоха?
Тут в поле зрения возникли кожаные сапоги.
— Пленный, гражданин старший лейтенант! Свалился прямо на меня. Я ему промеж рогов, а потом: «Хенде хох!» [1] Он и лапки кверху: «Гитлер капут». Но взбрыкивает временами, так что я ему воли не даю.
1
H"ande hoch! (нем.) — Руки вверх!
Павел еще сильнее надавил на шею.
— Не хочет в плен!
— Да кто ж хочет!
— У тебя не побрыкаешь!
— В эти руки что попало, то пропало!
Юрген поначалу действительно немного поелозил, пытаясь вырваться из крепкого захвата, но потом присмирел, сообразив, что под мышкой русского медведя куда как безопаснее и что, вполне возможно, новый камрад укрывает его так от разгоряченных атакой солдат. И то еще сообразил Юрген, что Павел своими словами сигнал ему посылает: помалкивай покуда. Да он и без его советов не спешил высовываться, это всегда успеется.
— Молодец, рядовой Колотовкин! Отконвоировать пленного в тыл. Заслужил.
— Есть, гражданин старший лейтенант! — бодро.
— За дорогу, к майору Яхвину. Исполняйте.
— Есть! — уныло. Кожаные сапоги удалились.
— Вот уж наградил так наградил. Из огня да в полымя. Днем на дорогу!
— Не дрейфь, солдат! Мы там такой коридор расчистили!
— Можно гулять, как по аллее со шмарой!
— Оно и со шмарой ночью сподручнее.
— Эх, была бы шмара…
— Ладно. Двинулись.
Захват разомкнулся. Сильные руки схватили Юргена за плечи, встряхнули, поставили посреди рва.
— Давай, марш, айн, цвай, драй!
За словами последовал легкий тычок между лопаток. Юрген, опустив голову, медленно пошел вперед по бесконечным ходам сообщения. Поворачивал, следуя направляющему нажиму руки Павла, сторонился, прижимаясь к стенке, если в поле зрения попадали бегущие или бредущие ноги. Глаз он не поднимал, испытывая и стыд, и унижение, и досаду. Поражение есть поражение. Черт с ней, с чужой войной, он проиграл личную схватку. А он этого с детства не любил. Да и плен — препоганая штука, как ни крути. Лагерь — он везде лагерь. Еще хуже армии. Он прошел и то, и другое, так что мог сравнивать.
— Тпру, — тихо сказал Павел и положил руку ему на плечо.
Перед ними была стенка окопа. Юрген поднял, наконец, глаза. Бруствер. Голубое небо. Между бруствером и небом плывут желтоватые тротиловые облака. Павел осторожно высунулся над бруствером, потянул за собой Юргена. Тот тоже высунулся самую малость, открыл узкую смотровую щель между надвинутой на лоб каской и поверхностью земли, обозрел окрестности. Они были в первом ряду окопов по другую сторону высоты. Перед ними был пологий спуск без единого торчащего вверх кустика. Земля вокруг свежих воронок искрилась на солнце. Рядом
— Здесь становится жарко, — тихо сказал Павел, — ну, давай вперед, короткими перебежками — и без глупостей.
Первейшей глупостью было оставаться на высоте. Юрген без дополнительных понуканий перебрался через бруствер и бросился вперед. Просвистела пуля, он упал на землю. Выдохнул, вскочил, пробежал шагов десять. Опять просвистела пуля — опять упал, запоздало сообразив, что уж коли просвистела мимо, так, значит, мимо, чего и падать. А еще сообразил, что это не по нему стреляют, что это шальные пули от боя, идущего по обеим сторонам. А от шальной пули как убережешься? Она же шальная. Бежишь ты во весь рост или на земле лежишь, затаившись, она тебя найдет, если захочет. Так что лучше не искушать.
И Юрген во всю прыть помчался к дороге, нырнул в спасительную глубину придорожной канавы. Через пару минут рядом с ним плюхнулся Павел.
— Здоров ты бегать, — сказал он, тяжело отдуваясь, — а теперь — бросок через дорогу. Резко. Эх, черт, как на блюдечке будем!
— Им сейчас не до нас, — сказал Юрген.
— Кому — им?
— Да всем.
— Тоже верно. Ну, давай.
Юрген рывком взметнулся на дорогу, кувыркнулся, в который раз помянув недобрым словом длинные полы шинели, и скатился в канаву с другой стороны.
— Ловко, — одобрительно заметил Павел, — теперь самое опасное — последние метры.
— Почему самое опасное?
— Так получается. Смотришь: вот они, свои, совсем рядом, рукой подать. Ну и припускаешь, как лошадь к дому. И об опасности забываешь, кажется, что если товарищи рядом, то они тебя защитят, прикроют. Тут-то пуля тебя и достает.
— Так рассказываешь, будто с тобой было.
— Нет, не со мной. Друг у меня так погиб. У меня его радостная улыбка, последняя, вот тут, — он ударил кулаком по левой стороне груди, — и тут, — он постучал по лбу.
— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — сказал Юрген.
Сказал и сам удивился — откуда взялось?
— Правильно понимаешь, товарищ.
Тут уж Павел удивился непроизвольно вырвавшемуся «товарищ». Они посмотрели на озадаченные физиономии друг друга, усмехнулись и одновременно перевели взгляды на лес.
Отсюда, вблизи, уже не казалось, что лес почти вплотную подступает к дороге. «Почти» составляло метров тридцать-сорок. Все деревья в этой полосе были спилены, лишь пеньки торчали. Стволы деревьев пошли, наверно, на строительство укреплений на высоте, а ветки сожгли. Кусты тоже вырубили, виднелась лишь чахлая прошлогодняя поросль. Зато лес прямо перед ними был густой, с буйно разросшимся подлеском, в котором угадывалось несколько пробитых проходов. С десяток рухнувших елей, перебитых снарядами где посередине, где почти у самого основания, надежно скрывали от взглядов то, что было в лесу. Слева, метрах в двухстах, была поляна, на которой разместилась батарея, бившая по немецким позициям. На прогалине справа высился вал свежевырытой земли, из-за него одна за другой взлетали вверх мины.