Русский угол Оклахомы

Питерс Джефф

— Здравствуй, Квато, — сказал Питер толстяку. — Хорошо, что ты быстро пришел. Это Винсент Крокет. Его друг ранен. Надо лечить.

Индейцы встали и каждый по очереди назвал себя, прикладывая ладонь к животу:

— Квато. Дэн. Бен.

— Винн, — сказал я и тоже приложил ладонь к животу.

— Мы идем рубить дрова, — сказал Питер. — Винсент Крокет хочет помочь нашей семье. Он был в Meксике. Он жил среди шайенов. Теперь будет жить с нами.

Индейцы смотрели сквозь нас, и казалось, что они ничего не слышат.

Мне действительно довелось прожить полтора года в племени шайенов, и я имел представление об индейской медицине, но сейчас об этом лучше было помалкивать. Насколько я разбирался в

их сложной истории, шайены считались злейшими врагами племени кайова, потому что когда-то вытеснили их с занимаемых земель на Черных Холмах. Шайены вытеснили кайова, а кайова потеснили команчей на их территориях, а команчи еще кого-то заставили перебраться в другие места. На этой просторной земле почему-то вечно все теснят друг друга. Наверно, эта земля слишком недавно приняла к себе людей, вот они и суетятся, толкаются, все пытаются устроиться поудобнее. Теперь и белые втянулись в этот круговорот и принялись вытеснять с обжитых мест сразу всех индейцев без разбору — и шайенов, и кайова, и команчей…

Конечно, рано или поздно все устроится. Межплеменные войны, кстати говоря, давно уже в прошлом. Вражда осталась в песнях и сказках, а в быту я своими глазами видел совершенно обычные отношения. Не слишком теплые, но вполне взаимовыгодные. Кайова объединились с команчами и принялись грабить поселения белых, угоняя оттуда лошадей. Табуны пересекали просторы Великих Равнин с юга на север и оказывались у шайенов. А взамен команчи с кайова получали котлы, одежду, оружие и одеяла, которые предприимчивые шайены, арапахо и сиу отбивали на большой дороге у своих белых. Так продукция северных заводов поступала на юг. Это был налаженный и устойчивый товарооборот по другую сторону Фронтира 5 . И когда у белых достанет ума наладить торговлю на индейских территориях, грабежи и налеты резко сократятся. Кто-то этому будет рад, а кто-то, наоборот, огорчится, потому что куда в таком случае прикажете девать кавалерийские полки, которым платят за то, чтобы они защищали белых от грабежей и налетов?

5

Фронтир — условная граница, разделяющая поселения белых и индейские земли.

Мы поднимались по узкой тропинке вдоль косогора, и я издалека увидел то дерево, которое мне предстояло превратить в дрова. И, должен признаться, я уже корил себя за столь необдуманный шаг. Конечно, рано или поздно мы своего добьемся, и этими дровами будут топить печь и дети Питера, и дети его детей, и все они будут, надеюсь, вспоминать меня добрым словом. Но я надеялся провести остаток жизни где-нибудь в другом месте, а не здесь, на этом косогоре…

Сколько же лет он стоял здесь, этот дуб? Как ему удалось выжить на склоне, ведь рядом нет ни одного деревца? Когда-то он был просто желудем, потом превратился в росток — его не затоптало копыто бизона, и не подпилили зубы кролика… Говорят, дубы живут веками. Сколько же он жил, прежде чем принял на себя удар молнии? Славное дерево, и славная смерть.

Мы встали на колени перед этим вековым дубом, и острые зубья гибкой пилы выбросили на пожухлую траву первую струйку опилок. Через пять минут Питер стянул с себя рубаху, и я последовал его примеру. Понятно, почему такие деревья пилят только зимой. Даже под лучами робкого мартовского солнца я взмок от пота, словно в мексиканской пустыне.

— Отдохнем, — скомандовал Питер и повалился на спину, раскинув руки. — Дуб хорошо высох. Мы быстро справимся.

— Надеюсь.

— Дубовые дрова лучше всего. Лучше, чем уголь. К тому же уголь надо покупать. Глупо платить деньги за то, что можно получить даром.

— Многие платят деньги,

чтобы сберечь свое время, — сказал я.

— Ты куда-то торопишься? Нет. Я тоже. У нас есть время, пока отец лечит твоего друга.

— Он врач, твой отец?

— Нет. Но он умеет лечить. Он умеет все. Знаешь, он был рабом.

— Белый раб?

— Да. Его хозяином был русский граф Полянский. Он приехал в Америку перед войной и привез сюда своих рабов, человек пятьдесят. Когда началась война, граф присоединился к армии северян. На свои деньги устроил госпиталь, приглашал лучших врачей, а его рабы служили санитарами. В конце войны они оказались во Флориде. И там граф умер от лихорадки. Госпиталь развалился, и все люди графа остались без хозяина. Они могли вернуться в Россию, но там для них не было земли. А им нужна была земля. Пошли батраками на фермы. Отец женился на дочке фермера, переехал с ней в Джорджию. Постепенно его земляки тоже перебрались к нему. Они всегда старались держаться вместе. А потом мы отправились на Запад…

— Так вы — русские?

— Нет. Мы из Джорджии. Ну, отдохнули, пилим дальше.

Питер встал на колени, поплевал на ладони и снова схватился за рукоятку пилы. И снова брызнули струйки опилок из-под звенящих зубьев.

На этот раз мне показалось, что мы пилим гранит. И когда Питер остановился и скомандовал: «Отдыхай», я раньше него повалился рядом с дубом.

— Все называют нас русскими, — говорил Питер. — Пускай, мне все равно. Мы пришли сюда первыми. Потом появились другие с Востока. Немцы, чехи, англичане. Много их было. А сейчас почти никого не осталось. Они думали, что смогут прокормиться на этой земле. Но здесь тяжелая земля. Мало дождей. Очень трудно собрать хороший урожай. Поэтому все уехали. Остались только мы.

— Почему вы остались?

— Нам здесь хорошо. Земли много, людей мало.

— Ты же говоришь, здесь «тяжелая» земля.

— Ну и что? У нас есть хороший плуг, «Джон Дир». Есть сильные лошади. Мы ладим с этой землей.

Я подумал, что Питер «ладит с землей» примерно так же, как сейчас мы пытались поладить с этим дубом. И мне стало понятно, почему его соседи подались в иные края.

— Человек имеет право жить там, где ему легче, — сказал я.

— Мы останемся здесь, — сказал он. — Те, кто уехал отсюда, сейчас копают землю на рудниках в Колорадо. Или тут неподалеку, на угольном карьере. Наверно, им больше нравится копать и выбрасывать землю, чем пахать ее, сеять зерно, собирать хлеб. Им больше нравится получать деньги каждую субботу. Им больше нравится каждое воскресенье пропивать эти деньги в кабаке.

— Ну, должен же кто-то добывать уголь…

— Уголь не растет, как пшеница. Он кончится. Здесь мало угля. В прошлом году уже иссяк один карьер, и всем пришлось уехать. Осталась только горда глины и огромная яма. Вот и все, что осталось после двенадцати лет. Здесь будет то же самое. И всем этим людям придется снова ехать куда-то. Все начинать сначала. И так они будут кочевать по всей земле. Они будут добывать хлеб в лавке, они будут жить в чужих домах, они будут греться чужим огнем. А мы останемся здесь, и у нас все будет свое, не чужое. Свой дом, свой хлеб, свой огонь. У тебя есть свой дом?

Я не сразу ответил.

— Да, есть. В Луизиане.

— Это далеко.

— Когда-нибудь я до него все-таки доберусь, — сказал я. — Кажется, мы слишком долго отдыхаем.

— Ты уже торопишься домой, Винсент Крокет! — засмеялся он, берясь за пилу.

Мы еще не добрались до середины, когда снизу прибежал мальчонка с узелком. Белоснежная тряпица раскинулась на земле, густо усеянной опилками, и мы пообедали отварным картофелем и жареными цыплятами. В черном глиняном кувшине с индейским орнаментом было козье молоко. Хлеб был пышным и душистым, горячим внутри, со смуглой мягкой коркой.