Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова
Шрифт:
— А почему вы сказали, что я «попробую» жить у вас? — спросил Выкрутасов, затаив обиду.
— Я вам сначала все растолкую, а потом вы решите сами, стоит ли вам даже пробовать. Так, вот здесь будет ваша комната. Там — моя. Там — Дмитрия Михайловича. Павел и Ирина живут на втором этаже.
— Они что, брат и сестра?
— Сводные. Но… Впрочем, опять-таки все объясню на озере.
В доме Дмитрий Емельянович отметил большое количество икон, множество старинной мебели, сплошь находящейся в предсмертном состоянии, пахло пылью и ладаном, отдаленно напоминающим все ту же пресловутую сандаловую тошнилку
Комнатку ему отвели малюсенькую, три на три, с крохотным диванишкой, скрипучим стулом и еще каким-то дикообразным предметом мебели, похожим на тумбочку.
— Это еще что за бонбоньерка? — презрительно пнул ее ногой Дмитрий Емельянович и тут же с горечью подумал, что у него теперь нет никакого имущества, нуждающегося в мебели. Гол как сокол. Диванишко, стулишко, бонбоньерка — что еще требуется ему? Ничего!
В ожидании Катюши он повалялся на диване, слушая мушиный гуд и переклички птиц за окном.
— Вы уснули? — постучав, спросила Катюша.
— Нет, я готов, — вскочил он.
— И я готова.
На ней был легкий сарафан светло-зеленого цвета с рисунком — гроздья рябины, как на старых этикетках рябиновой на коньяке. Дмитрий Емельянович оценил внешность Катюши в четыре с плюсом, повесил пиджак на спинку скрипучего стула и отправился гулять на озеро Тихое.
— Джекки Коллинз! Пошли гулять! — позвала пса Катюша, и тот с огромной неохотой ушел от обеденного стола, мотая слюнными сосульками.
Они покинули патриархальную вотчину и направились в сторону озера, которое и впрямь оказалось в двух шагах.
— Ну вот, Дмитрий, — заговорила Катюша, — родители мои умерли, старший брат живет в Самаре, это я к нему ездила. Там у него не ладится. Разведется — приедет сюда жить. Он славный. Вот, аквалангистское снаряжение для меня достал. Чемоданы-то, которые вы несли, оттого такие тяжелые. С некоторых пор мы живем здесь вчетвером — я, Дмитрий Михайлович, Павел и Ирина. Они без жилья остались, а тут судьба привела их в наше общество, они прониклись смыслом того священно-великого, что происходит в моей судьбе, поселились у меня. Даст Бог, вы тоже проникнетесь и поселитесь. А если нет — вы человек свободный.
«Опять какое-нибудь ЦСХА!» — уныло подумал Выкрутасов. Они уже шли вдоль берега озера, вдалеке виднелся пляж с немногочисленными загорающими, а здесь никого не было, но если кто-то случайно проходил мимо, Катюша понижала голос или вообще прерывала свой рассказ.
— Скажите, Дмитрий, вы когда-нибудь задумывались о тысяча шестьсот тринадцатом годе? — спросила она.
Выкрутасов напрягся, теребя свою историческую память.
— Честно говоря, давно не задумывался, — сказал он.
— Я имею в виду, думали ли вы когда-нибудь о том, что вся судьба России могла тогда повернуться по-другому?
— В какую сторону?
— А в такую! — в голосе Катюши вдруг прозвучала обида. — Скажите мне, дорогой мой, почему государев венец достался в тринадцатом году не князю Пожарскому, а ничтожнейшему Михаилу Романову?
— А и впрямь, почему? — впервые задумался об этом Дмитрий Емельянович.
— Князь
— И впрямь, странно, — хмыкнул Дмитрий Емельянович. — Нечто подобное наблюдалось в пятьдесят четвертом году в Швейцарии на чемпионате мира по футболу. Тогда самой сильной командой была Венгрия. Венгры обыграли девять — ноль корейцев, потом восемь — три немцев, в четвертьфинале они разгромили бразильцев, а в полуфинале — чемпионов мира, уругвайцев! Какие были звезды — Пушкаш, Кочиш, Хидегкути, Грошич, Цибор! И вот, в финальном матче, выигрывая у немчуры со счетом два — ноль, венгры вдруг сломались и проиграли два — три, уступив чемпионское звание второстепенной команде ФРГ. Это была высшая несправедливость!
— Разумеется, — несколько сердито согласилась с итогом экскурса в футбольную историю Катюша. — Но признайте, на минуточку, что история России где-то слегка позначительнее, чем история футбола, не так ли?
— Еще бы! — воскликнул Дмитрий Емельянович. — В восемьдесят шестом, в Мексике, наш отечественный футбол был на высочайшем уровне. Я не утверждаю на сто процентов, что тогда мы стали бы чемпионами, но могли, могли! У нас были Беланов, Протасов, Родионов, Заваров, Дасаев, еще играл Блохин! Мы обыграли шесть — ноль венгров, два — ноль канадцев, заняли первое место в подгруппе, но из-за подсуживания проиграли в четвертьфинале проклятым бельгийцам… Это, согласитесь, тоже часть отечественной истории, не так ли? — Он заметил, как она наливается гневом, и поспешил перейти к теме, начатой ею: — А князь Пожарский! Коне-е-е-чно! Кто спорит, что он, как никто иной, был достоин в тринадцатом году стать царем! Я до сих пор чешу голову, пытаясь разрешить эту загадку, почему не он, почему Михаил?
— Вы еще спрашиваете! — фыркнула Катюша. — Да ведь тогда произошли первые в России демократические выборы. А на демократических выборах побеждает не тот, кто больше всего достоин, а тот, кто хитрее, богаче и, если хотите, подлее. Ведь Дмитрий Михайлович Пожарский наравне со всеми рассматривался в качестве кандидата. Его подло обвинили в том, что он подкупает своих избирателей, в то время как на самом деле приписками и подкупами занимались коварные Романовы. И этим пройдохам досталось более трехсот лет вершить судьбами нашей Родины!
— Это вы очень хорошо про демократические выборы, — сказал Выкрутасов, стряхивая с брючины слюнную сосульку Джекки Коллинза. — Зюганов тоже в позапрошлом году…
— Что Зюганов! Что Зюганов! — вновь покрылась пятнами гнева Катюша. — Сравнили тоже! Зюганова с князем Пожарским! Там — благородство, смелость, спасение народа. А здесь — что? Даже и говорить не хочется. Вареная картофелина.
— Что ж, по-вашему, Ельцин, что ли? — пожал плечами Выкрутасов.
— Ельцин тоже позор России, — сказала хранительница тихозерской тайны. — Но он совершил одно правильное дело — разрушил капище Романовых в Екатеринбурге — дом Ипатьева, в котором оборвалась наконец бесславная история Романовых.