Русский в Париже 1814 года
Шрифт:
— Что же сказал на это король? — спросил Дюбуа.
— Он не сказал ничего; но я прибавил, что г-н маршал поступил как патриот, как истинно благородный человек.
При этих словах Дюбуа не мог более воздерживать негодования. «Нет, государь мой, — сказал он с жаром, — этому благородному человеку так надобно было говорить в Тюльери — но в дороге на Эльбу такой поступок есть низкая наглость!» [77]
Вся толпа как бы магическим действием отступила от Дюбуа — и в ту же минуту Глинский сделал к нему два шага. В благородных душах есть порывы, которые не подчиняются никаким расчетам. Спешить на помощь оставленному или обиженному есть внушение сердечного
77
Этот анекдот есть и у Бурьеня от слова до слова.
Бурьень Луи-Антуан Фовела (1769–1832) — секретарь Наполеона, в 1802 году был удален с этой должности по подозрению в разных финансовых проделках. Автор воспоминаний «M'emoires sur Napol'eon, le Directoire, le Consulat, l'Empire et la Restauration» (Париж, 1829, 10 томов); в русском переводе С. Де-Шаплета: «Записки Буриенна о Наполеоне, директории, консульстве, империи и восшествии Бурбонов» (Спб., 1831–1836).
Кто это такой? что это за человек? это наполеонист? это зараза! шептали между собою роялисты. «Какое благородство в поступках Глинского!» — говорила маркиза дочери, сидевшей подле нее и вспыхнувшей от удовольствия при безмолвном действии Глинского.
Эта сцена была прервана появлением слуги, который подошел к графине Эмилии, вслед за ним знакомый нам гренадер вступил в комнату на костылях и, неожиданно смущенный собранием, остановился в самых дверях с приложенною к киверу рукою. «Прошу извинить, прошу не беспокоиться, господа», — бормотал он, видя, что все взоры на него оборотились. Разговоры перестали; Эмилия встала и подошла к нему; Глинский обмер, увидя своего приятеля, и спешил спрятаться за гостей.
— Ты хотел меня видеть, любезный друг? какую ты имеешь надобность? — спросила графиня трепещущим голосом, увидев мундир полка, в котором командовал ее муж.
— Самую святую, самую необходимую, графиня, — отвечал гренадер, ища слов, как бы лучше выразить свои чувства: — я притащился на этих костылях, чтоб благодарить вас за благодеяния и за остаток этой жизни, которою вам обязан.
— Каким образом, друг мой? я ничего не знаю.
— Я Матвей Гравелль, гренадер 34-го полка, теперь, конечно, знаете, графиня?
— Еще менее, чем прежде!..
Удивленный гренадер отступил на шаг и не знал, что сказать более.
— Я Матвей Гравелль, — повторил он, — гренадер 34-го, я служил в полку супруга вашего и здесь, в Париже, по вашей милости мне возвращены жизнь и здоровье.
— Ты служил в полку моего мужа? — ты ранен? сядь, добрый солдат. — Графиня взяла его за руку и подвела к столу.
— Так, так, — бормотал тронутый Гравелль, — он правду сказал, что вы не хотите, чтоб другой помогал товарищу вашего супруга.
Но графиня не слыхала этих слов; она расспрашивала о графе де Сервале, и, прерывая слезами слова свои, забыла, зачем пришел к ней Гравелль. Добрый гренадер описал со всеми подробностями Дрезденскую битву и смерть храброго своего начальника. Маркиз и маркиза, боясь последствий столь неожиданного появления и рассказов того, о чем они всегда боялись произнести слово, хотели увести Эмилию, но это было напрасно. По счастию, гренадер развлек ее горесть, начав благодарить снова за возвращение ему жизни.
— Но каким образом я возвратила тебе жизнь, добрый человек, — сказала Эмилия, — я этого никак не могу постигнуть.
— Как же, графиня, не вы ли два почти месяца заботились о том, чтобы меня посещал лекарь, платите на мою квартиру и присмотр и наделяете меня всем сверх моей надобности.
Эмилия, смотря на него в удивлении, качала головою.
— Помилуйте, графиня! мне все рассказал г. поручик. Он говорил, что вы никак не хотите, чтоб чужой человек помогал
Любопытство собрало всех собеседников в кружки около; солдата. Все, слушая, ожидали развязки.
— Но кто же этот г. поручик? — спросила Эмилия.
— Русский офицер. — Тут француз к общему удовольствию начал переиначивать фамилию Серебрякова, сказанную ему Глинским; наконец, остановился на том, что ему показалось ближе к правде: c'el`ebre coffre [78] , — воскликнул он с восторгом.
— Я не знаю этого господина, — сказала Эмилия с удивлением, — и не желаю принимать на себя незаслуженной благодарности, ни похвалы за его поведение, но рада случаю, который мне доставил твое знакомство.
78
Славный сундук (фр. — Сост.).
Гренадер стал в замешательстве, не ожидая такого оборота дела:
— Может быть, вы думаете, графиня, что я с какою-нибудь хитростью пришел к вам?..
— Графиня, — сказал Дюбуа, выступив из круга, — я могу сказать вам, что это значит. Г. Глинский сделал этот обман под чужим именем, — я это знал давно, но обманывался сам, думая, что вы точно помогаете этому человеку. Здравствуй, Гравелль, — прибавил он, подавая руку обрадованному солдату.
— Желаю здравствовать, г. подполковник! — изволите видеть, графиня, я знал, что говорю правду!..
Все обратились и искали взорами Глинского, но его уже не было. Громкий говор гостей разливался в похвалах русскому офицеру. Эмилия стояла, потупив глаза, против гренадера, который с детскою радостью рассказывал, что сделал для него Глинский и как он с ним обращался.
— Vive Dieu! c'est un brave gar`eon! [79] — восклицал он, — как он славно обманул меня! — ну кто же думал, что он отопрется от доброго дела!..
После нескольких ласковых расспросов графини и других Гравелль подобрал свои костыли, приложил руку к киверу и всему обществу, со словом: Vive M-me la comtesse! [80] vive le Russe! [81] поковылял вон из залы.
79
Ей-богу! Он добрый малый! (фр. — Сост.).
80
Да здравствует госпожа графиня! (фр. — Сост.).
81
Да здравствует русский! (фр. — Сост.).
— За здоровье ваше и русского офицера, — сказал гренадер, — хоть я немного и сердит на г. поручика за то, что он сыграл со мной и с вами такую шутку. — Сказав это, он выпил и потом, вылив из рюмки последнюю каплю на ноготь, схлебнул и ту, махнув рюмкой над головою и поклонясь снова всему обществу, со словом Vive M-me la comtesse! vive le Russe! поковылял вон из залы.
Этот случай был поводом к разговорам всего вечера, пока не стали разъезжаться гости. Мало-помалу церемониймейстер двора его величества остался один, наконец и тот простился с хозяевами и, уходя, сказал с важным видом: «Я буду иметь честь сегодня же доставить большое развлечение его величеству, рассказав при дворе нынешний анекдот!..»