Русский язык и культура речи

Гольдин Валентин Евсеевич

Старичок тем временем достал из внутреннего кармана пиджака какой-то амулет — серебряный крест в круге на цепочке.

Он что-то произнес — ясно и четко, но явно не по-немецки, а не каком-то совсем непонятном языке.

— ????? ??????, ????? ??????, Heinrich.

Старичок принялся раскачивать амулет перед моими глазами, серебристая штуковина притягивала взгляд, как намагниченная.

О, нет. Опять какой-то оккультизм!

Но крестообразный амулет уже полностью захватил мое внимание, зрение у меня поплыло, весь мир обратился в марево, остался только блеск амулета, который

дед методично качал из стороны в сторону.

У меня побежали мурашки по коже, а потом в моей голове вдруг что-то щелкнуло — громко и ощутимо. Как будто через меня пропустили электрический ток.

Я пришел в себя. А дед ловко крутанул в пальцах амулет, а потом сунул его обратно в кармашек пиджака.

— Wer bist du? — спросил я у старика.

Спросил на баварском диалекте немецкого языка, да. Причем, без всяких проблем. Я теперь не только обрел знание этого языка, но даже и смог его идентифицировать, как именно баварский, видимо, для Гиммлера он был родным.

— Я Карл Юнг, психиатр, — поклонился мне дедок.

Он говорил тоже на немецком, точнее — на простонародном швейцарском диалекте.

— Как вы это сделали?

— Просто восстановил вашу память, Генрих, — пояснил Юнг, — Она повредилась во время ритуала. Вас предупреждали, что такое возможно. Поэтому-то вы и вызвали меня из Швейцарии, чтобы я помог вам восстановится, если что-то пойдет не так. И вот я здесь, и я вам помог. Вы заезжали за мной час назад, но меня не было дома, простите. Однако узнав о вашем положении — я отправился прямо сюда в рейхсканцлерию. И меня пропустили, по указанию вашего адъютанта.

Ясно.

— Вы очень вовремя, — кивнул я, — Вот только немецкий я вспомнил, а про себя не помню ничего.

Это было правдой. Я обрел знание немецкого, но о Гиммлере и его биографии всё еще не знал ни хрена.

Юнг на это улыбнулся:

— Просто амнезия. Это бывает во время подобных ритуалов.

— Каких ритуалов? Что именно со мной произошло?

Но ответить мне Юнг не успел, в туалет уже ворвался один из моих адъютантов. Теперь его немецкие речи наконец-то превратились для меня в осмысленный набор слов.

— Мой господин, фюрер ожидает вас.

И заставлять фюрера ждать — плохая идея.

Вот черт. Мне придется умереть, когда я только что выучил немецкий! Обидно и больно.

Но делать нечего. Я должен выполнить свой долг, как его сейчас выполняют на фронте миллионы советских солдат. Я так и не обрел память Гиммлера, так что порулить Рейхом и прекратить войну мне все равно не светит, и убить Гитлера — единственный достойный вариант для меня сейчас.

— Я могу вернуться в Швейцарию? — спросил Юнг.

— Возвращайтесь, — позволил я, — Спасибо вам.

Всё равно психиатр мне больше не понадобится, мертвецам психиатры ни к чему, через полчаса со мной будет работать уже патологоанатом. Да и у Юнга возникнут проблемы, когда я убью Гитлера. Возможно, гестапо схватит его и будет пытать, чтобы выяснить, о чем он говорил с предателем Рейха Гиммлером.

Про самого Юнга я помнил только то, что он знаменитый психиатр и ученик Зигмунда Фрейда. А вот о том, что Юнг сотрудничал с нацистами или увлекался оккультизмом, я честно не знал.

Эх,

жалко умирать! Я мог бы узнать об этой эпохе много нового и интересного, реальность явно сильно отличалась от учебников истории. Но увы — не судьба.

— Не будем заставлять фюрера ждать, — бросил я адъютанту, еще раз глянул на себя в зеркало и вышел из туалета.

Может быть, попросить у моего адъютанта пистолет? У него был люгер в кобуре, а вот сам я был не вооружен.

Но из этого плана ничего не вышло — на подходе к фюреру у моих адъютантов сначала отобрали оружие, а уже потом у меня отобрали и адъютантов, их дальше не пустила охрана. Так что к Гитлеру мне предстояло прибыть одному и без оружия.

Ну и ладно. Удушу гадину голыми руками.

Гиммлер и рейхсляйтер Роберт Лей на фоне замка Вевельсбург, 1937 г.

Рейхсканцелярия, 1943 г.

Берлин, Рейхсканцелярия, 1 мая 1943 07:29

Гитлер принял меня в большом зале, отделанном лепниной, изображавшей растительный орнамент. А еще зал был заставлен дорогой, местами золоченой, мебелью.

А вот никакой нацистской символики тут не было. Зал выглядел как просто дворцовая комната в каком-нибудь Эрмитаже.

Тяжелые шторы были плотно задернуты, видимо, их так и не открыли после ночной светомаскировки. Горели электрические напольные светильники, стилизованные под факелы. На висевших на стене часах была половина восьмого утра.

Удивительно, но на самом Гитлере никакой нацистской символики тоже не было, даже орла на рукаве, с которым его обычно показывают в фильмах. Фюрер был в обычном сером костюме и напоминал ничем не примечательного клерка. Лицо у него было длинным, спокойным и умным — ничего похожего на того истеричного крикуна, которого обычно показывают в кино и книжках. И даже знаменитые усики с челкой в глаза не бросались, Гитлеру они вполне себе шли, они смотрелись на его роже гармонично.

Гитлер сидел на диване и беседовал с толстым высоким человеком, одетым в коричневый мундир. Мундир явно гражданский, не эсесовский, а сам толстяк почтительно стоял рядом с фюрером. Фюрер держал в руках какую-то бумагу, которую он живо и обсуждал с толстым чиновником.

Но когда я вошёл — оба нациста тут же замолкли и покосились на меня. Опасливо покосились, даже Гитлер.

Вот такого я, честно, не ожидал. Похоже, что Гиммлера боится даже сам фюрер. А еще я понял, что меня не только боятся, но и считают долбанутым. Так обычно смотрят одноклассники, когда в класс входит затравленный неудачник с последней парты.