Русско-Японская Война (Воспоминания)
Шрифт:
1914 - 17 г.г. борьбу с Германией и не только выдержать эту борьбу, но в целой ряде боевых операций одержать решительные успехи над противником.
Более грандиозная война и революция затмили собой события 1904 - 05 г.г.
Широкие круги читающей публики совершенно с ними не знакомы, а более старшее {5} поколение основательно их позабыло.
Поэтому автор, бывший свидетелем деморализации манджурской армии, явившейся результатом мукденского поражения, и переживший в рядах этой армии дни охватившего ее уныния после нового, еще более тяжелого, поражения в Цусимском проливе, решается теперь опубликовать свои воспоминания об этом черном для русского оружия годе, записанные 47
Н. Воронович. Нью Йорк.
{6}
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Еще в начале 1904-го года, тотчас после объявления русско-японской войны, я решил, во что бы то ни стало принять участие в этой войне. Но так как все мои попытки поступить в одну из частей действующей армии кончились неудачей, то в декабре месяце, воспользовавшись рождественскими каникулами, я "самовольно отлучился" из Пажеского корпуса и, имея на руках заблаговременно припасенное свидетельство об успешном окончании шести средних классов, которое давало права вольноопределяющегося 1-го разряда, определился канониром (рядовым) в предназначенную к отправлению в действующую армию 16-ю артиллерийскую бригаду.
Корпусное начальство узнало об этом слишком поздно: я принял присягу, числился в списках мобилизованной части и вернуть меня на школьную скамью, без нарушения военных законов, было уже невозможно.
За этот "проступок" я был исключен из списков "пажей высочайшего двора", а через год, когда по приказу Государя я был снова принят в Пажеский корпус, то, несмотря на полученные мной за боевые отличия нашивки старшего фейерверкера (взводного унтер офицера) и представление к Георгиевскому кресту, попал в карцер, в котором обиженное моим побегом начальство продержало меня 30 суток.
16-я артиллерийская бригада квартировала в городе Волковыске, Гродненской губернии, и входила в состав 6-го армейского корпуса, Будучи в 1904-м году перевооружена новыми скорострельными пушками, она была {7} переведена в мобилизованный 4-й корпус и придана к 40-й пехотной дивизии.
К концу 1904 года, после ряда военных неудач, наше военное министерство поняло, наконец, что война с японцами дело не шуточное, что противник наш не только хорошо вооружен, но и достаточно многочислен и что для одержания над ним победы необходимо подкрепить манджурскую армию первоочередными частями. Поэтому в виленском, киевском, московском и одесском военных округах были мобилизованы 4-й, 9-й, 13-й и 2-й сводно-стрелковый корпуса. С этими корпусами состав манджурских армий доводился до 32-х пехотных дивизий, т.е. до 500 тысяч штыков, что признавалось тогда нашими военными авторитетами совершенно достаточным для одержания решительных успехов над японцами.
Но русское военное министерство не могло отрешиться от своего излюбленного метода всяких импровизаций и несоблюдения основных начал военной организации. И, если в первую половину японской войны на театр военных действий посылались наспех сколоченные, состоявшие исключительно из запасных старших возрастов, второочередные части, то во вторую половину кампании, при мобилизации первоочередных корпусов, как будто умышленно старались перетасовать части этих корпусов. Так в состав 4-го корпуса была переведена из 6-го корпуса наша 16-я артиллерийская бригада, в 16-й армейский корпус переведена из 20-го корпуса 26-я артиллерийская бригада, а саперный баталион и парковая бригада 4-го корпуса были взяты из корпусов соседнего - Варшавского округа.
Поэтому все наше высшее начальство - командир корпуса, начальник артиллерии и начальник дивизии - оказались совершенно незнакомыми офицерам и солдатам нашей бригады и, в свою очередь, также не знали своих новых {8} подчиненных. Им приходилось наскоро
В конце декабря я приехал в Волковыск и, явившись временно командующему бригадой был назначен в 5-ю батарею.
Весь старший командный состав бригады - командир, оба дивизионера и две трети батарейных командиров - также были вновь назначены и переведены из других бригад. Мой батарейный командир, подполковник Деггелер, только что прибыл из 40-й бригады и принимал батарею. Из офицеров батареи только один прослужил в ней несколько лет, второй был прикомандирован из академии Генерального штаба, третий и четвертый - только что произведены из юнкеров дополнительного курса артиллерийского училища, а пятый - призван из запаса. Получалось, что не только высшее начальство, но также средний и младший командный состав являлись в батарее людьми новыми и солдаты, идущие в бой, поступали под начальство совершенно незнакомых им офицеров.
Три четверти нижних чинов были запасные и притом самых старших сроков службы, по десяти и более лет не призывавшиеся на повторительные сборы, позабывшие все, чему их учили на действительной службе и совершенно не знавшие материальной части новых скорострельных пушек, которыми была вооружена бригада.
Таким образом, несмотря на печальные уроки первой половины войны, военное министерство с каким-то непонятным упрямством продолжало политику роковых ошибок. Вновь отправляемые на театр военных действий первоочередные части почти ничем не отличались по своей спаянности и боеспособности от отправленных в начале 1901 года в Манджурию второочередных корпусов. И в тех и в других начальники были {9} новые, а большинство солдат - запасные старших сроков службы, плохо или совершенно необученные. Единственным преимуществом нашей "кадровой" батареи перед второочередными являлось наличие 13-ти кадровых фейерверкеров (унтер офицеров) и 90 кадровых канониров (рядовых). А в батарее по спискам числилось 28 фейерверкеров и 248 канониров, т.е. кадровые составляли всего 33 процента.
Командиры батарей (личный состав других батарей ничем не отличался от нашей) сознавали эти дефекты и видели, что, не говоря уже о нижних чинах, даже офицерский состав не был достаточно подготовлен для войны. Но при суматохе мобилизации, когда все время батарейных командиров было поглощено вопросами хозяйственными, им некогда было заниматься обучением своих подчиненных.
Офицеры батареи приняли меня, единственного в бригаде вольноопределяющегося, очень радушно и по их инициативе командир предоставил мне место в офицерском вагоне, так что я совершил длинное путешествие с большим, по сравнению с солдатами, комфортом.
Наш командир, подполковник Деггелер, был пожилой, совершенно седой человек, более 25 лет прослуживший в захолустном гарнизоне западного края. Тяжелые условия службы отразились на его характере: он был угрюм, неразговорчив, а подчас - резок и груб.
Кроме того, он питал большое пристрастие к спиртным напиткам и почти всю дальнюю дорогу находился под винными парами.
Старший офицер батареи, штабс-капитан Падейский, по собственному желанию откомандировался из академии Генерального штаба, чтобы принять участие в войне. Это был светский, начитанный, остроумный и веселый человек, общество которого доставляло всем большое удовольствие. Номинально он числился заведывающим {10} хозяйством, но, так как Деггелер хотел сосредоточить в своих руках и строевую и хозяйственную часть, то Падейский охотно передал командиру фактическое ведение хозяйства, подписывая лишь для проформы разные ведомости и требования.