Русское народное порно
Шрифт:
– Много о себе воображает? – после переспросил я. – Я бы сказал по-другому. Ей просто… да и всем остальным… не хватило способности и готовности… к доверию. Что-то тебе кажется ужасным? Или возмутительным? А ты спроси у других, не делай поспешных выводов – и, может, ужасное покажется не таким уж ужасным. Или не таким возмутительным. А если ты встретишь прекрасное, так доверяй другим – поделись оным с остальными, пусть разделят с тобой радость от удивительной встречи! Но нет: мы разучились друг другу доверять, а значит, как
Тут детки мои изрядно призадумались?
– Ну! Ну! – подгонял их я. – Что?
«Неужто никто из них не угадает?» – говорил себе я.
– Раздеться! – вдруг хмыкнул Васенька Кладезев.
– Верно, – хладнокровно сказал я. – Именно так.
– Раздеться? – удивились юницы.
– Принуждения никакого не будет, – жарко заверил их я. – И раздеться вам всем следует добровольно, спокойно, радостно. Нагота соединит, сплотит вас всех. Нагота – самое прекрасное, что есть у человека, да только тот сего не сознает, заплутавши в дебрях своих лживых цивилизаций и культур.
– Прямо сейчас? – спросил Алёша.
– В доме тепло, с улицы нас никто не увидит, – убеждённо молвил я. – Почему не сейчас?
Юницы переглядывались, не решаясь сделать первый шаг.
11
– А мне нельзя, я мусульманка, – сказала моя верная Гулечка.
– Жаль, моя хорошая, – скоропалительно сказал я. – Я рассчитывал и рассчитываю на тебя.
Обезьянка тогда расстегнула пуговку на кофточке и посмотрела на прочих юниц. Те всё ещё колебались.
– Ну, а вы, юноши? – хитроумно и иллюзорно спросил я. – Вы-то над чем призадумались?
Парни стали деловито раздеваться. Некоторое время было слышно только шуршание одежд, все молчали. Парни сняли рубашки, футболки, потом стянули и джинсы. Юницы тоже стали раздеваться несколько проворнее.
– Девчат, не бойтесь, это не страшно! – подбодрил их Васенька, стоявший в одних плавках. В серых спортивных трусах стоял и Алёша.
– А мы что, совсем раздеваться будем? – спросила Танечка Окунцова.
– Что говорить про «совсем», когда ты пока и «не совсем» не разделась? – возразил я.
– А я не знала, что раздеваться надо будет, я без лифчика, – подала голос Тамара. На ней был светлый топик, довольно тесный, и про лифчик-то я, положим, догадался.
– Ну и что? – сказал Васенька. – Представь себе, что ты на голом пляже, где все без лифчиков. – Так? – пихнул он под руку Алёшу.
– Ага, – солидарно хохотнул тот.
Тамара взглянула в мою сторону, будто ожидая поддержки от меня. Я же кивнул головой, соглашаясь с Васенькой:
– Верно. Действительно, представь.
И представил сам.
Представлять
– Допустим, мы разденемся, и что потом? – спросила Саша Бийская.
– Суп с котом, – ответил ей Алёша.
– Надо было раздевание на скорость объявить! – бросил неугомонный Васенька. – И приз – сто баксов.
– Не надо никакой скорости, – осадил я неумолчного юношу. – Надо чтоб вдумчивость была. И ещё осмысленность. Ну, и немножечко… трепет. А скорость… пусть она у дураков из Голливуда и прочего Пентагона будет!..
– Ну, это я так… – сказал Васенька.
– Конечно, «так», – согласился я.
Я смотрел на Гулечку. После некоторых колебаний она сняла кофточку, потом и блузку. Отчего-то виновато взглянула на меня и стала расстегивать юбочку. Сложена моя обезьянка была великолепна – плечи, живот, талия, бедра, коленки – всё точёное, юное, нежное. Всё крепкое, боевитое и упругое. До такого дотронуться – и то счастье!
– Есть доверие, есть, – встряхнул головой я, оглядывая прочих своих подопечных, – но только на сорок процентов. А надо на девяносто. Не говоря уж о ста. Как же кино снимать, при сорока-то процентах?! Никакого кино этак не образуется!..
Юницы, немного смущённые, стояли в трусиках и в лифчиках, одна Тамара стояла в топике. Парни разглядывали тех, и они тоже разглядывали парней.
– А дальше слабо? – снова хохотнул Васенька.
– Да тебе самому слабо, – сказала Сашенька Бийская.
– Да ладно, – сказал тот и стянул с себя плавки.
12
– Вот! Сие есть подлинное зветязьство, говоря по-старинному, или победа, по-нашему говоря, – торжествующе сказал я. – Поприветствуем самого смелого, самого мужественного из нас!
Мы все зааплодировали Васеньке. И ещё все его рассматривали. С головы и до ног. Рассматривали его худощавые мускулистые бёдра, его впалый живот, его изрядный детородный уд. Васенька улыбался, и тут вдруг калиброванный его девайс стал восставать. Юноша опустил взгляд, смутился, покраснел, хотел было прикрыться руками, но удержался и бросил только:
– Я не нарочно.
– Конечно, – сказал я. – Поприветствуем его ещё раз!
Все зааплодировали пуще прежнего.
Не только самому юноше, но и уду его заметным образом нравились такие общие приветствия.
Я подошёл к Васеньке, отечески приобнял его.
– Смотрите на него, смотрите! – крикнул я. – Ведь хорош?
Впрочем, уговаривать никого особенно и не приходилось. Ни одна из юниц не отворачивалась, не отводила глаз.
– А ещё… – сказал я. – Победителю – приз!