Рядом с Алей
Шрифт:
Через 10 – 15 минут где-то взревел мотор и на вспаханном поле появился тягач «Беларусь». Мальчишки с криками повисли на всех возможных и маловозможных местах, сразу облепив всю машину. Свободным остался только кусок капота около выхлопной трубы. Я подобрала пальто, влезла на капот и, держась за трубу, впервые за этот день тихо рассмеялась. Боже мой! Ночь, ветер, а я под свист и крики мальчишек еду, держась за трубу, чтобы не свалиться; в мои-то годы – видели бы меня в Москве!
Солдатик мой повеселел и бежал где-то в темноте за нами. Шума было столько, что я не сомневалась, что второй солдат, караулящий машины, еще
В грохоте и громе, в кромешной тьме я уже ничего не соображала. Ливень прекратился так же неожиданно, как начался. Небо еще грохотало, но глухо, в стороне. Зажглись фары машин. К передку первой были привязаны два троса. Тягач рванул в гору, тросы натянулись, я в ужасе отпрянула. Машина вздрогнула, застыла, снова вздрогнула, колеса опустились на землю, и она послушно поползла в гору за тягачом. Так же вытянули и другую, которая была чуть полегче. Я измучилась, промокла, мы не ели и не пили уже часов десять; от напряжения дрожали руки и подгибались колени, но теперь я верила, что лес будет дома.
За полем я расплатилась с Пашкой, и мы благополучно доехали до Дачной улицы. Было около пяти утра, когда мы вывалили лес возле нашего участка, и солдаты сломя голову бросились в свою часть. Грязные и замученные, они были ужасны.
Кто-то неделю спустя передал мне привет от моих солдатиков: они успели вымыться, переодеться и вовремя попасть на поверку. Еще они передавали, что больше ни за какие деньги лес возить не будут…
Аля приезжала из Москвы с продуктами, а главное – привозила деньги: поставить дом стоило недешево.
Переночевав, Аля уезжала ранним автобусом в Москву, но уже не к тетке, а в полученную мною в коммунальной квартире двенадцатиметровую комнату на Комсомольском проспекте. Там Але, конечно, было больше воздуха и простора. Туда же, в мою комнату, приходила и Аня Саакянц, она помогала Але готовить первое на родине посмертное издание стихов Марины Цветаевой. Хотя стихи отбирались с оглядкой на цензуру и была в разгаре хрущевская «оттепель», Аля суеверно боялась, что что-то произойдет и книга не выйдет в свет. Как же она радовалась, когда в 1961 году стихи были напечатаны с предисловием Владимира Орлова! Тогда, в октябре, она привезла в Тарусу только что полученный экземпляр книги. На ней она написала: «Адочке, самому любимому, самому верному другу. Аля».
Наконец наш дом был достроен, и надо было его зарегистрировать. Начальство упорно ждало хорошую взятку, а мы упорно ничего не давали. Поэтому к нам придирались: то не было наличников, то печь не обмазана, то нет предохранительного металлического щита и т. п. И все же мы победили: дом приняли и без взятки, и без обмывки.
Аля была просто счастлива. Перегородок еще не поставили, была большая светлая комната с четырьмя окнами во все стороны света; чистая, красивая, как пасхальное яичко. И от свежих сосновых
Когда обиходили запущенный участок и зацвела старая яблоня, Аля каждое утро начинала словами: «Лучше нашего домика и сада ничего нет!» А мне приходили на память стихи ее матери:
За этот ад,
За этот бред
Пошли мне сад
На старость лет.
На старость лет,
На старость бед:
Рабочих – лет,
Горбатых – лет…
На старость лет
Собачьих – клад:
Горячих лет -
Прохладный сад…
Была ранняя весна, день был солнечный, но прохладный. Мы только что позавтракали. Через окно были видны весь палисадник и калитка. Как раз в это время кольцо калитки задергалось; девушка явно не знала, как обращаться с ручкой, и дергала ее не в ту сторону. Аля вышла ей навстречу.
Очень молодая, худенькая, черноволосая девушка, прижимавшая к себе большую хозяйственную сумку, была явно смущена. Она прошла в кухню и села на предложенный стул. Мы молчали, с некоторым любопытством на нее поглядывая. У нее было восточного типа лицо, красивые вьющиеся волосы, изумительно черные ласковые глаза, красивые маленькие руки.
– Меня зовут Лена, – сказала она, не зная, к кому из нас обратиться, и, не убирая с лица прядей волос, сказала как-то в пространство: – Я прочитала стихи Марины Цветаевой и так была потрясена, что последнее время только об этом и думаю. Я навела справки и узнала, что у Цветаевой есть дочь, что она живет со своей подругой недалеко от Москвы, в маленьком городке Калужской области, в своем доме и что фамилия ее Эфрон. Адрес и номер дома не удалось разыскать, но зато достала у знакомых вот этот снимок домика и узнала, что он стоит на берегу реки. С этим снимком я приехала в Тарусу, но не хотелось расспрашивать, и я решила пойти по берегу Оки, сверяя со снимком все попадающиеся домики.
Пока она все это говорила, со стула, на котором она сидела, начала тихо капать вода. Заметив воду, девушка постаралась прикрыть ее сумкой, но, видя нашу приветливость, откинула волосы с глаз и, уже глядя в лицо Але, сказала с лукавой застенчивой улыбкой:
– Домик я нашла очень быстро, он был хорошо виден с реки, но тропинка к нему шла сбоку, и я ее сперва не заметила. Тогда я стала карабкаться прямо по склону, чтобы там, уже наверху, найти дорожку к дому.
Весь обрыв был еще покрыт утренней росой, и, не добравшись до верха, она поскользнулась на мокрой глине и скатилась вниз. Внизу увидела, что вся юбка заляпана глиной. Сняв ее, благо вокруг никого не было, прополоскала в реке, потом выжала и надела на себя. Когда просохли ноги, она обула тапки и решила снова штурмовать склон, теперь уже по тропинке.
Из-под стула бежала струйка розовой воды. Мы все трое весело рассмеялись.
– Ну вот, а теперь расскажите все, что сможете, о себе. Если хотите, можете снять мокрую юбку, мы ее повесим на террасе.
Снять юбку Лена отказалась, но глядела увереннее и начала рассказывать.
Ее мать, Клавдия Георгиевна, окончила музыкальный институт им. Гнесиных, очень сдружилась с Еленой Фабиановной1 и по ее желанию осталась работать в институте. (Родившуюся потом дочь она назвала Еленой в честь Гнесиной.)