Рядом с нами
Шрифт:
— Ну, а теперь, девочки, давайте готовиться к проводам Артыки. Завтра за ней приедет папа.
Трогательно прошел этот последний день Артыки в детском доме. Каждому хотелось оставить у девочки о себе какую-нибудь память. Учителя и воспитатели шили ей новое праздничное платье. Подружки и товарищи приносили ей в комнату всякие нехитрые подарки: кто книжку, кто открытку, а кто альбом. И хотя девочке было приятно такое внимание окружающих, мысли ее в этот день были не в детском доме, а в доме, где она должна была жить со своими родителями.
Родители! Артыка долго сидит у окна, пытаясь представить себе,
Проходит час, другой, а перед глазами никакого живого образа. Да и откуда было взяться этому образу, если ни отец, ни мать не оставили девочке на память даже фотографической карточки?
— А что, если мой отец покажется сейчас на улице! — тревожилась девочка. — Ведь я же его, пожалуй, и не узнаю.
Но Артыка обманулась в своем предположении. Не успел на следующий день Раджаб Садыков показаться в воротах, как Артыка тут же выскочила ему навстречу:
— Папа!
Раджаб Садыков прижал дочь к груди, и его глаза снова увлажнились. Когда первая минута свидания прошла и Раджаб Алиевич успокоился, девочки пригласили его к столу: детский дом давал в связи с отъездом Артыки прощальный завтрак. Но вот подходит к концу и этот завтрак. Раджаб Алиевич прощается с Татьяной Ивановной и, обняв дочь, выходит с ней из детского дома на улицу. И все обитатели этого дома, глядя вслед Артыке, говорят:
— Какая она счастливая!
Но счастье Артыки продолжалось недолго. Через два дня Раджаб Алиевич неожиданно появился в детском доме. Он подвел Артыку к Татьяне Ивановне и сказал:
— Заберите ее обратно.
— Почему? Что случилось?
— Я думал, моя дочь приедет в родительский дом со смирением, а она привезла с собой две пачки книг.
— А это разве плохо?
— Для русской девочки, может быть, и хорошо, а для узбекской не очень, — сказал Садыков и добавил: — Я хотел сжечь эти книги, а Артыка не позволила. "Это, — говорит, — учебники".
Учебники тебе больше не понадобятся, — объясняю я ей. — У нас большое хозяйство: куры, бараны, корова. А она ни в какую: хочу учиться, и только.
Даже смешно, — говорит Садыков после небольшой паузы. — Артыке не сегодня-завтра выходить замуж, а у нее на уме не муж, а таблица умножения.
— Какой муж? — с возмущением спрашивает Татьяна Ивановна. — Вашей дочери всего тринадцать лет!
— Русской девочке в этом возрасте, может, и рано выходить замуж, — отвечает Садыков, — а узбекской самое время!
Татьяна Ивановна смотрит на отца Артыки и ничего не понимает…
"Хорошо, — думает она. — Предположим, что Раджаб Садыков сошел с ума, но куда же смотрит его жена Джамилляхон?"
Но в том-то и беда, что пережитки адата оказались в семье Садыковых крепче родительских чувств. И ведь что удивительно: Садыковы выдают себя за передовых людей. И Раджабу Алиевичу, работнику райисполкома, и его жене Джамилляхон Мирзокадыровне, нарсудье, часто приходится выступать с публичными докладами о новом быте и новой, советской морали, а вот у себя дома эти «радетели» нового оказались рабами самых отсталых пережитков.
1954 г.
СКОЛЬКО СТОИТ РЯБЧИК
В тот день Александр Григорьевич не принимал никого. Ни чужих, ни своих.
— У меня срочное дело.
Но секретарь был неумолим:
— Нельзя. Александру Григорьевичу сегодня не до вас.
— Что, опять Акбар?
— Опять.
Начальник цеха плюнул с досады и ушел, поминая недобрым словом Акбара. А сам Акбар даже не знал, что на его голову в этот день сыплются проклятия. Да и откуда ему было знать? Акбар — это симпатичный, но дурашливый пес. Ему всего-навсего четыре месяца от роду. Вчера по молодости лет Акбар сделал глупость, проглотил жука, и ночью у него начались колики. Будь Акбар обыкновенным щенком, колики через день — другой прекратились бы сами собой. Но Акбар имел несчастье принадлежать директору завода, и директор поднял заурядный щенячий недуг до степени чрезвычайного происшествия. Директор нервничал сам и нервировал окружающих: сотрудников заводоуправления, ветеринарных врачей, членов своей семьи. Домашние обязаны были каждый час информировать его о ходе лечения.
— Акбару прописано слабительное, — шепотом докладывалось на ухо директору в самый разгар диспетчерского совещания.
— Акбару сделан согревающий компресс, — слышал директор шепот по телефону, когда находился в цехе.
В тот день, когда был проглочен злополучный жук, директор завода собственноручно составил и направил в заводскую столовую меню для своей собаки. На первое габер-суп, на второе телячий хрящик.
Весь город потешался над собачьими увлечениями Александра Григорьевича. А эти увлечения были у него не единственными. Немало хлопот для окружающих доставляли охотничьи причуды директора. Обычно дня за два, за три до тяги на заводе поднималась суматоха. Работы хватало всем: один лил дробь, другой смазывал салом болотные сапоги, третий коптил сосиски, четвертый разливал по флягам охотничьи настойки. Сборы шли основательные. Шутка ли, директор собрался на Убинское озеро, а это за триста километров от завода!
Сам директор уезжал на охоту в субботу, а в пятницу отправлялись вперед егеря и квартирьеры. Первые — выследить для Александра Григорьевича дичь, вторые — позаботиться о его ночлеге. Вслед за квартирьерами на озеро отправлялась легковая машина. Сам же охотник отправлялся бить уток в скором поезде. Он ехал со всеми удобствами в мягком вагоне. Ночью лег спать, а утром уже на месте. От станции до озера несколько километров. Их, конечно, хорошо бы на зорьке пройти своим ходом, но Александру Григорьевичу ходить пешком мешает спесь. Ему хочется подъехать к уткам солидно, как подобает человеку его ранга. Поэтому он и распорядился подать себе «Победу» за триста километров от завода.
Но вот наконец и озеро. Весело потрескивает костерок, заботливо разведенный квартирьерами. Из ягдташей извлекаются наружу копчености, раскупориваются фляги: сначала одна, затем другая. В голове начинает шуметь. И тогда егеря берут именитого охотника под руки и ведут его к зарослям. Дичь, оказывается, уже выслежена, и директору остается только выстрелить. Александр Григорьевич лично нажимает курок, и ему приносят убитого селезня. На радостях устраивается привал. Разжигается новый костерок, откупоривается еще одна фляга, после которой Александр Григорьевич подает команду: