Рядом с зоопарком
Шрифт:
Мы бежали по раскаленному асфальту, потому что босиком идти шагом просто невозможно. Наши пятки танцевали, как танцуют на ладони только что вынутые из костра печеные картофелины. Но вот мы свернули на деревенскую дорогу.
О, это было роскошное, царское шествие!
Ноги по щиколотку утопали в мягкой пыли. Она приятно текла меж пальцев, она щекотала подошву. Ее можно было поддеть носком, лениво вытянув его и замедлив на секунду движение. И было приятно, будто ты задеваешь теплый кошкин бок. Пыль совсем не пылила. Это была вовсе не та пыль, въедливая и нахальная, которую мы с папой каждое воскресенье выбивали из ковров. Эта пыль — ручная. Она
Мы подходили к дому Алексея Петровича, можно уже было различить красную звезду на черном, покосившемся срубе, означающую, что в доме живет фронтовик, когда к нам неслышно подкатили «Жигули». Дверца открылась, и мы увидели Ленку Крутикову. За рулем сидел ее отец, майор танковых войск.
Ленка всего год как в нашей школе. Учится хорошо, но ее часто ругают за то, что забывает надевать форму. У Ленки есть желтый дипломат, который для нее как собака, потому что берет его с собой, если даже собирается просто погулять на улице. Но однажды она позволила Генке донести это бесценное сокровище до самого своего подъезда. Генка нес, а мы с Вадиком двигались на некотором расстоянии сзади молчаливым почетным эскортом. Вообще Ленка заметно отличается от наших девчонок. Посмотришь — сразу ясно, что она приехала из другого, красивого, какого-то даже столичного города.
— Приветик! — сказала Ленка. — Вы куда?
Мы только рты открыли от удивления.
— Купались на карьере, — зачем-то сообщил Вадик, — кеды вот сожгли, а сейчас думаем в Березовку податься.
С Вадиком иногда бывает такое: говорит, говорит… Генка стоял красный, как вареный рак, и все пытался прикрыть одной ногой другую. У меня тоже было такое чувство, будто застали за каким-то не очень приличным занятием.
— И мы в Березовку, — сказала Ленка. — Там птицефабрика, поэтому куры дешевые. Надо купить две-три. Мы часто там бываем. Это ничего не стоит проехать на своей машине несколько километров.
Подумаешь, «своя машина»!
Майор открыл дверцу пошире и скомандовал:
— Садись, пацанва!
Мы обязательно бы сели на мягкие, покрытые медвежьей шкурой сиденья, мы слушали бы журчание транзистора, смотрели бы на широкую спину майора. Он бы что-нибудь рассказал. Это был бы потрясающий рассказ. Но Генка все испортил.
— Да мы уже и сами дотопали, — сказал и захлопнул дверцу. И сказочное видение из зеркального никеля, дрожащих стрелок, мягких шкур и шуршащих шин исчезло, будто его и не было.
Но я недолго жалел об этом. Правильно Генка отказался. В конце концов, такое удовольствие можно получить и в городе. Очень даже часто дядя Леша, муж нашей классной, сажал нас в свой «уазик» и гонял по городу.
— А плюньте вы на эти «Жигули»! — видя, что мы повесили носы, сказал Генка.
Я плюнул в пыль. Вслед за мной плюнул Вадик. И Генка тоже плюнул.
— Помните, мы в прошлом году в кузницу к Алексею Петровичу заходили, — ударился в воспоминания Вадик, — и он мне еще подкову подарил?
— Как же, тебе?! — возмутился я. — Не тебе, а нам троим, только ты ее прикарманил.
— У меня день рождения был, — вывернулся Вадик.
— И не в прошлом, а в позапрошлом году, — уточнил я.
— Но я же помню! — кричал Вадик.
— Я же знаю! — орал я.
— Ни-че-го-вы-не-пом-ни-те, ни-че-го-не-зна-ете! — зажав уши, старался перекричать нас Генка.
Мы подошли к мастерской, заглянули в окно кузницы, но увидели совсем не
Я-то помню точно: позапрошлым летом Алексей Петрович выковал ту самую подкову. Длиннющими щипцами выхватил из пышущего жаром горна раскаленный докрасна железный брусочек. Нажал на педаль — пинг-панг, клинг-кланг. Потом еще опустил бордовый, как солнце на закате, кусочек железа в бочку с водой. Забурлило, зашипело в бочке, поднялся пар до потолка. И нате вам — готово! Держит подкову в руках Алексей Петрович, а она с синим отливом, с тоненькой пленочкой окалины и теплая, как живая, — берите! Вот Вадик и сунул ее в карман. Теперь Алексей Петрович редко заходит в мастерскую: на пенсии он теперь.
— Вам подковы нужны, пожалуйста, мне не жалко, — Вадик держал в руках штук пять подков. Но это были, конечно, не те подковы. Ржавых, грязных, их валялось вокруг мастерской до чертиков — спасибо, даром не надо.
Заглянули в другие окна мастерской — никаких изменений: стоят станки; наждачное колесо будто крутится, но людей нет.
Улица Свободы в Березовке мне нравится больше всех. Очень правильно ее назвали: свободная, это точно — по ней в ряд могут проехать с десяток машин. Но машины здесь почти не ездят, и прямо на дороге растет трава-мурава, прохладная даже в жаркий день, мягкая — мягче любого ковра. По самой середке Свободной стоят колодцы-журавли, кланяются длинными шеями, а в них — самая настоящая колодезная вода. Мы подошли к одному, достали полнехонькое ведерко. Правда, всего ведра мы не смогли осилить, но что ополовинили, так это точно. Подкатившие на лошади с сорокалитровым молочным бидоном березовские ребята Витек и Коля поворчали, что мы, как свиньи, устроили грязь у колодца, но драться с нами не стали. Пробовали как-то — обожглись. Витек поправил в упряжи один из ремней, по-хозяйски похлопал лошадь по рыхлому боку — это чтоб нам завидно стало. Они отчалили, а мы побрели дальше и тут же снова захотели пить. Завидев кого-нибудь с ведрами, мы обязательно просили: теть, дай напиться, дядя, дай воды. В конце концов наши животы раздулись, как барабаны.
Подошли к длинному приземистому зданию. Грязная штукатурка почти вся слезла с него. Крыша хлопала отставшими от деревянных ребер кусками толя.
— Конюшня! — восторженно произнес Генка и глубоко вздохнул.
К конюшне, цепляясь кривыми жердями за стену, примыкал выгон, где паслось несколько худых, со слезящимися глазами лошадей. Той, на которой скакал Генка, будто бы не было.
Мы приоткрыли скрипящую громадину ворот и скользнули в образовавшуюся щелочку. Пахло лошадиным потом, кожей, травой и еще чем-то особенным, неповторимым. Слева и справа за редким забором стояли лошади. При сумрачном свете разобрали табличку над одним из стойл: «Ветка».
— Ветка! — мечтательно закрыл глаза Генка. — Хорошее имя, правда?
— Ветка! Веточка! — позвал я.
Лошадь повела ушами, сделала осторожный шаг к нам, потерлась мордой о дверцу. Генка просунул руку между жердями, погладил лошадь по белой звездочке на лбу, потрогал пальцем черные ноздри, будто хотел удостовериться, что перед ним в самом деле живая, настоящая лошадь.
— Вот бы прокатиться! — сказал Вадик. — Давайте попросим у конюха, может, даст.
— Ага, догнали и дали.