Рядом со Сталиным
Шрифт:
Майский ничего не знал о происшедших переменах. Он решил, что это очередной иезуитский подвох сталинского сатрапа. Подумал: если скажет, что не шпион, наверняка снова начнут бить.
— Нет, Лаврентий Павлович, я шпион, меня завербовали англичане, это точно…
— Да бросьте вы эти глупости, Иван Михайлович! Никакой вы не шпион. Вас оклеветали. Мы сейчас разобрались. Провокаторы будут наказаны. А вы можете отправляться прямо домой.
Майский не верил своим ушам. Что же произошло в нашей стране? Или он его испытывает и сейчас начнет издеваться?
В кабинет вошел офицер, разложил перед подследственным одежду, отобранную перед отправкой в камеру.
Берия проводил Майского в комнату отдыха переодеться.
— Ну вот и все, — сказал
В короткий промежуток между смертью Сталина и его собственным арестом Берия разыгрывал разоблачителя, обвиняя своих же подручных в злоупотреблениях, превышении власти, зверском обращении с заключенными. Выгораживая себя, он поспешно арестовал и расстрелял начальника следственной части НКВД Рюмина и других заплечных дел мастеров.
Но тогда, раньше, и Майский и Полина были нужны, чтобы состряпать «дело Молотова — английского шпиона». Из рассказов Майского о допросах, которым его подвергал Берия, вырисовывается следующая версия:
Молотова якобы завербовали англичане во время его поездки весной 1942 года в Лондон и Вашингтон. В качестве переводчика его сопровождал Павлов. Находились с ним и офицеры охраны. На наскоро переоборудованном советском бомбардировщике дальнего действия они долетели до Северной Шотландии. Затем специальным ночным экспрессом ехали из Глазго в Лондон. На аэродроме советскую делегацию, носившую из соображений безопасности кодовое название «миссия мистера Брауна», встречал Антони Иден. Он же сопровождал гостей до британской столицы. У Молотова, как и у Идена, был свой вагон-салон. В нем, помимо гостиной и просторного купе для министра, имелось еще два спальных отделения — переводчика и охраны.
Поздно ночью в салон Молотова вошел Иден в сопровождении своего переводчика. Постучал в купе наркома, дверь открылась, и они оба вошли внутрь.
В то время у нас существовало строгое предписание: переговоры с иностранцами любого лица, вплоть до члена Политбюро, должны были проходить в присутствии по крайней мере одного, а лучше двух советских «свидетелей». Таким «свидетелем» обычно служил переводчик. Но в данном случае Молотов оставался с глазу на глаз с Иденом и его переводчиком в течение почти часа. О чем они беседовали? Не иначе как «сговаривались». Это обстоятельство было тогда же зафиксировано кем-то из сопровождавших Молотова. До поры до времени соответствующая докладная лежала в бериевском досье. Теперь она служила одним из «доказательств» того, что именно в ту ночь Иден завербовал Молотова, ставшего таким образом ценнейшим агентом Интеллидженс сервис. Ведь только «доверительностью» разговора, состоявшегося тогда в купе ночного экспресса, можно объяснить грубое нарушение Молотовым строжайшего предписания Сталина — не находиться с иностранцами один на один.
Молотов на протяжении многих лет являлся вторым человеком в стране, пользовался у аппарата авторитетом. Хотя Сталин давно не считался с мнением своего окружения, тут ему пришлось как-то подготовить общественное мнение. Арест жены что-то значил, но был все же не очень убедителен, поскольку и другие жены сидели в тюрьмах. Поэтому он систематически на протяжении последних лет старался дискредитировать Молотова. На пленумах ЦК и в более узком кругу он говорил об «ошибках» Молотова, о его неспособности противостоять нажиму империалистических сил, о его «капитуляции» перед Западом. Одновременно он постепенно отодвигал Молотова на задний план, вывел из состава Политбюро. Казалось, все подготовлено к последнему удару — аресту и объявлению некогда ближайшего соратника шпионом и врагом народа со всеми вытекающими отсюда последствиями. Смерть Сталина помешала нанести этот удар.
Проводя последние годы жизни на даче в Жуковке, под Москвой, Молотов, уже вдовец, в своей компании неизменно произносил три тоста: «За товарища Сталина! За Полину! За коммунизм!»
На вопрос: «Как же так, Вячеслав Михайлович,
«Новое время»
К марту 1945 года удалось подобрать переводчиков и контрольных редакторов. Началась подготовка к выпуску первых номеров английского и немецкого изданий журнала «Война и рабочий класс». Вскоре было принято решение издавать журнал также на французском языке. Я стал редактором английского и немецкого изданий, но мое знание французского было недостаточным, чтобы отвечать за качество и аутентичность перевода. Поисками подходящей кандидатуры пришлось заниматься мне. В МИД порекомендовали Чегодаеву, работавшую до войны в советском посольстве во Франции и отлично владевшую французским языком.
После победы над Германией и окончания войны в Европе название нашего журнала устарело. Обложка со словами «Война и рабочий класс» никак не соответствовала начавшемуся мирному периоду. Леонтьев предложил нам всем подумать о новом названии.
Вскоре образовался целый перечень различных вариантов. В результате обсуждения кое-что было отсеяно, и в итоге появился список, который Леонтьев переслал Молотову, а тот отправил Сталину для окончательного решения.
Надо сказать, что наши идеи вращались в довольно узком кругу названий, лежавших на поверхности. Список содержал такие варианты: «Мир и рабочий класс», «Международная жизнь», «Международное обозрение», «Перископ международных событий», «Мировая орбита», «Политика и жизнь» и т. д. Мы ждали ответа недели две. Приближалась дата выпуска очередного номера, и все в редакции нервничали, сознавая неловкость сохранения старого названия после окончания войны.
Но вот у нас в Калашном переулке (в этом особняке затем обосновалось посольство Японии) появился фельдъегерь. Он доставил большой красный пакет с пятью сургучными печатями. Мы поняли — это из секретариата Сталина. Расписавшись в получении пакета, Леонтьев разрезал конверт и извлек листок с нашими предложениями. Он был перечеркнут крест-накрест знакомым мне толстым синим карандашом. В правом нижнем углу размашистыми буквами стояло: «Новое время» и инициалы «И. С.». Ни один из наших вариантов не устроил «вождя», и он дал журналу свое название.
Вопрос был решен. Но Леонтьева выбор «хозяина» изрядно смутил. Тогда у многих еще было свежо воспоминание о дореволюционной, крайне реакционной газете «Новое время», издававшейся черносотенцем Сувориным. С ней очень зло полемизировал Ленин, обзывая ее последними словами. Владимир Ильич, как известно, вообще не скупился на резкие эпитеты и ярлыки в полемике с оппонентами. Одно время у нас в Москве корреспондентом американского еженедельника «Тайм» был журналист русского происхождения Амфитеатров. Как-то, придя ко мне, он с гордостью сказал о том, что его деда часто упоминал в своих работах Ленин. Я потом полюбопытствовал, просмотрев в Собрании сочинений страницы, где упоминался предок американского журналиста. Оказалось, что Ленин называл его не иначе как «проститутка Амфитеатров». Многие из статей этого автора, вызвавших полемический запал Ильича, печатались в «Новом времени». Но особенно нашего шефа смутило то, что редактором суворинского листка был его однофамилец — Леонтьев.
Мы уже заказали проект новой обложки для русского, английского и немецкого изданий, а Льва Абрамовича все еще обуревали сомнения. Перечить Сталину он не мог, но не мог и оставить при себе мысль о неуместной аналогии. А вдруг потом, когда выйдет номер и кто-то обратит внимание «хозяина» на возникшую неловкость, тот гневно обрушится на редакцию, почему, мол, не предупредили.
После мучительных колебаний Леонтьев все же решился обратиться к Сталину. Технически это было просто, поскольку в редакции имелась кремлевская «вертушка». Когда звонил этот аппарат, Сталин обычно сам снимал трубку. Но потревожить вождя, да еще поставить под сомнение его решение — нелегкая задача!