Рядовой для Афганистана – 2. Афганский плов

Елизарэ Александр

– Не ссы, мо-молодой, руки еще об тебя-бя па-пачкать! – прошипел прапор и первым скрылся в каптерке.

Петя Петров посмотрел на нас грустными глазами, а потом почему-то сказал в мой адрес:

– Эх, Одуванчиков, молодой, залетциком становишься?

– Иди, гуляй по вечной мерзлоте! – зло ответил я, понимая, что за эту фразу мне в скором времени пересчитают все мои тощие ребра.

Я так и не понял, что мой командир отделения хотел этим сказать, да он и сам верно этого не понял. Он хотел извергнуть крылатую фразу, но получилась бессмыслица.

Как только Петя попал в ВДВ, странный…

– Разрешите ворваться? – почти смело спросил Лёня.

– Рискни геморроем, солдат! – прогремел старшина роты из глубины каптерки.

Мы оба вошли и молча встали у фанерной стенки, окрашенной в противный грязно-салатовый цвет. Над нашими головами висели портреты Брюса Ли, вырезанные из иностранного журнала явно тупыми ножницами и приклеенными на канцелярский клей. Тот самый клей, что используют школьники первого класса на уроках труда. Брюс Ли с улыбкой дракона выражал своим взглядом неотвратимость физической расправы над каждым, кто не по доброй воле входил в этот «пыточный кабинет», логово Гориллы. Наш старшина, видимо, взял образ великого каратиста в своего духовного помощника и кумира. Это были лишь мои ничтожные и субъективные предположения…

Гвардейский стар-прапорщик по обыкновению уже прибывал в поту и мыле. Он пытался нокаутировать длинную черную кожаную каланчу, наполненную местным песком. Каланча уже давно не дышала, на ней не было живого места. Мне было жалко ее. За два или три года нахождения в этой каптерке, от бедной груши-каланчи, мало что осталось. Горилла бил ее яростно, охаживая кулаками, локтями и коленками. Создавалось впечатление, что это была вовсе и не боксерская груша, а тело самого ненавистного врага.

Мы продолжали смотреть на этот маскарад еще минут пять. В кубрике невыносимо пахло «обезьяньим» потом. Я внимательно следил за отточенными кулаками и ребрами ладоней нашего старшины.

И вдруг меня осенила мысль и догадка. Солдаты и сержанты на втором году службы в Афгане становятся философами и «Диогенами», они спят и видят тот момент, когда уже их отпустят домой, они понимают, что их выжали, словно апельсины, не дав ничего взамен, кроме двух полосатых тельников и старого десантного берета. Прапорщики, наоборот, привыкают получать очень хорошие деньги за свою, по сути, халявную должность и с азартом смакуют крайние месяцы боевого двухгодичного контракта, втихую подумывая и наслаждаясь, словно он на молодой бабе: «Черт побери, а не остаться ли мне здесь еще на пару годков? Четыре года в Афгане, это ж почти маршал! Выслуга год за три! Где еще в Союзе смогу я такие шикарные бабосы заколачивать?..» Вот и метелит такой прапорщик боксерскую грушу, думая, что его сила и ловкость вечна и непогрешима. Что вся дивизия, да что там, дивизия, вся 40-я Армия с восхищением глядит на удачливого, покрытого панцирем мускулов великого полководца «слонов», «черпаков» и еле ходящих «дедов»…

Лёня чихнул и поморщился. И вот я автоматически открыл рот, из которого вылетела глупая, но вполне крылатая фраза:

– А если зубами, товарищ гвардии старшина?..

Прапорщик опустил руки. Глаза его сверкнули адским огнем. Каптерка наполнилась мертвенной тишиной. Словно через

пару секунд должна последовать расправа над местными жителями со стороны волка-оборотня, представшего перед ними в виде вспотевшего боксера, мастера восточных единоборств. В углу заерзал каптерщик, тот самый «дед», похожий на коренастого чебурашку и цыганенка, одновременно.

– Товарищ старшина, разрешите я этого борзого Одуванчика урою прямо здесь?! В хате? Чтобы вам руки об него не пачкать? – неожиданно и злобно прошептал солдат-вещевик.

Вдруг я сообразил, что этот «дед» не просто «домовая крыса», стерегущая шмотки прапорщика и всей нашей роты, он еще и личный телохранитель Гаврюшова, ведь не зря при его появлении даже Миша Калабухов, обычно разговорчивый, как-то умолкал. Все как на зоне.

Но я, как обычно, молчать не стал и громко провозгласил:

– О! Кладовая крыса проснулась? Извините, что помешали вам почивать на сундуках с добром! А почему ты, комсомолец, спишь в каптерке, а не в расположении своей роты? Твоя койка пустует! А, у тебя две кровати, ха! Нормально устроился? Поговорим об этом на комсомольском собрании… – едва сдерживая свой гнев, проговорил я.

– Ладно, Саня, у каптерщика тоже по молодухе боевые выходы были, контуженый он слегка… – прошептал Лёня.

– Чета я не заметил, Лёня!? А ча, у нас у кого-то нет боевых чоли? – ответил я негромко.

– Убью! Молодой, сука! – прошипел каптерщик и вскочил с сундука-лежака.

– Молчать всем! По-пошел спать в ку-кубрик, ря-рядовой! – заорал старшина на своего помощника.

Черноволосый каптерщик, накаченный словно шимпанзе, надел мягкие неуставные тапочки, купленные видимо в Кабуле, и тихо вышел.

– Настоящая шестерка, да? Вам нравятся такие солдаты? – засмеялся я в глаза старшине.

– Молчать, кот по-помойный! Удав-дав-лю! Никогда я не встречал еще таких солдат!

– Есть, – спокойно ответил я, уставившись, в мощный кадык старшины. Это означало «спокойнее, старшина, соблюдайте устав».

– Урод! – гневно проворчал прапорщик в мой адрес и резко перевел взгляд на моего друга. – Сердюк, куды девал бакшиши?

– Какой?.. А, бакшиши? Не могу знать, товар-прапор! – побледнел Лёня.

– Ба-ба-чата тебе дали сегодня джинсы и крос-со-совки, что не так? Люди видели, мне и «папе» доложили! Ро-роту подставляешь? Мало я тебя пи-пи-нал по молодухе? «Слоном» стал, тьфу, «дедом» стал и туда же?

– Не брал я бакшишей! Не на что покупать было! – расстроенно ответил Лёня.

– Врешь, домой в декабре полетишь! Последним бортом в лютую стужу!

– Да мне по хрену! Зато шинельку получу! – гордо ответил Лёня, но подбородок не поднял.

– Молчать! «Смирно!» – об-обоим котам помойным команда! У тебя си-сигареты были?

– Были, – ответил Лёня.

– Сколько блоков?

– Один, – вяло ответил Сердюков.

– Одуван?.. – Прапорщик повернулся ко мне и уставился в мой лоб черными от злобы глазами.

–Я! Гвардии рядовой воздушно-десантных войск Александр Одуванчиков! – выкрикнул я.