Рядовой Прохоров
Шрифт:
Он медленно бродит по двору, изредка поглядывая на женщину.
Она сидит, втянув голову в худые плечи.
— Слушай-ка… — Прохоров останавливается перед ней, между ними — дымящийся котел. — Вот что… — Он откашливается. — Может, работу мне какую дашь?
Она молчит.
Прохоров видит ее лицо, подрагивающее за пленкой раскаленного пара. Лицо медленно поднимается, прядь черных волос падает на глаза, рука отводит прядь в сторону, натягивает на лоб белый платок…
— А? — настаивает Прохоров.
Женщина легко вскакивает, исчезает в доме и уже через секунду
— Кумыс? — уныло спрашивает он. — Хорошо. Давай.
Раздается скрип — за тополями показывается арба.
И Прохоров вдруг поспешно, словно боясь, что его поймают, ковыляет к дому. Всем телом неуклюже наваливается на костыль, расплескивает кумыс.
Лошадь втягивает арбу во двор. Хозяева повторяют свои ежедневные действия: женщина забирает у старика лошадь, он что-то говорит ей, она отвечает — коротко, одним словом.
А вечером, когда приходят прохладные сумерки, Прохоров и старик пьют чай во дворе. Женщина то исчезает в доме или за домом, то появляется во дворе — Прохоров видит, как мелькает в сумерках белое пятно ее платка.
Старик допивает чай, смотрит куда-то в одну точку и потирает больную ногу.
— Болит? — спрашивает Прохоров.
Старик кивает и, морщась, прицокивает языком — мол, так болит, так болит!..
— К непогоде, видно, — замечает Прохоров.
Старик согнутым пальцем дотрагивается до прохоровской ноги и спрашивает глазами — а твоя болит?
Прохоров смеется:
— А моя всю дорогу болит! Уж привык.
Они умолкают и некоторое время неподвижно смотрят в сумерки. Только мелькает белый платок, где-то сбоку — Прохоров старается не смотреть.
— Тихо тут у вас, — говорит Прохоров. — Непривычно… — И, подумав, начинает петь. Хриплым прерывающимся голосом:
Пчелочка золотая, ты куда летишь? Пчелочка золотая, ты куда летишь, летишь?Между строчками он делает большие сиплые вдохи.
Жаль, жаль, жалко мне, ты куда лети-и-ишь? Жаль, жаль, жалко мне, ты куда летишь?Да и не поет толком — так, излагает нараспев историю про какую-то Лизаньку:
Ты, наверно, любишь Лизаньку мою! Ты, наверно, любишь Лизаньку мою! Жаль, жаль, жалко мне…Песня когда-то давно сочинялась как веселая бессмыслица, так и пелась, но в прохоровском исполнении вдруг стала печальной, загадочной и безысходной.
Как у Лизы косы ниже пояса! Как у Лизы косы ниже пояса-яса! Жаль, жаль, жалко мне…А белый платок у входа в дом застыл, потом подплыл к земле — женщина
Лицо женщины расслабляется, смягчается, и она вся отдается пронзительной тоске, которая слышится ей в голосе Прохорова, в трудноуловимом мотиве, непонятных словах.
Я к губам прилипну, с нею и умру! Я к губам прилипну, с нею и умру, умру! Жаль, жаль, жалко мне, с нею и умру, умру-у. Жаль, жаль, жалко мне, с нею и умру!Нельзя сказать, чтобы песня потрясла или захватила старика. По лицу женщины тоже трудно что-либо понять. Да и сам Прохоров не погрузился в пучину грусти — спел песню, да и все… Но тем не менее никто не двигается. Тишина. Сумерки.
Нога старика не зря болела вчера. С утра идет дождь.
Он начинается понемногу, еще когда старик, почмокивая, выезжает со двора. Но пока это просто капли — тяжелые, крупные.
К тому же очень скоро они перестают падать, и следы их, впитавшись в землю, исчезают.
Люди выносят из домов одеяла и подушки — проветрить. И только после этого начинается ливень.
Женщина мечется между домом и двором, спасая подушки. Прохоров, которому перепала наконец работа, помогает ей. И мешает, конечно, тоже. Они сталкиваются в дверях, задевают друг друга руками, плечами… Женщина не смотрит на Прохорова — подхватывает очередную полушку, мчится к дому, но все-таки следит за ним, старается обойти, держит расстояние…
Наконец, все спасено. Прохоров, вымокший до нитки, ощупывает хозяйское имущество.
— Сухие! — смеется он, — Видела, как сработано! Все сухое! Только мы мокрые! — И хохочет.
Женщина молча стоит посреди комнаты.
— Чего ты, — окликает Прохоров, — чего ты как неживая? Вещи ведь тебе спасли. Радуйся.
Но она, видно, радоваться не умеет. Тогда и Прохоров перестает веселиться — не шут ведь гороховый, в одиночку хохотать.
— Ну что же ты такая, — расстроенно говорит ои и делает шаг к женщине. — Да подожди, куда ты сразу бежать, под дождь, что ли, побежишь?.. — Он придерживает ее за плечо. — Смотри, ты же мокрая вся… Ты платок сними… сними…
Женщина не двигается, и тогда Прохоров сам снимает с нее платок.
— Ну вот… и волосы мокрые… — Он проводит ладонью по ее волосам и замирает — так и держит в руках голову женщины, ее лицо…
— Я за тобой который день смотрю.
И вижу… все вижу… понимаешь меня?.. Ты обмануть норовишь, мол, муж умер и сама умерла… А — врешь. Сама себя за нос водишь. Я улыбку твою видел… ты знаешь, какая была, когда улыбалась?.. Не знаешь… никто не знает… я один знаю…
Он сжимает ее плечи, спину, губами прикасается к ее лицу.