Ряженые
Шрифт:
Дом становился реальностью. Осталось немногое, уломать упрямого Юрастика, который о "поселениях" почему-то не хотел и слышать, и - найти, наконец, хороший дом, удовлетворив все семейные требования: просторный, "чтоб разместилась вся орава", - мечтала Ксения Ивановна, "не продувной", это просила бабушка, и, по наказу Марийки, "чтоб никаких лестниц! Бабушка от нашей иерусалимской крутизны каждый день помирает, и коляску нет сил тащить, бросаю внизу."
Как ни желанен был для израильских подрядчиков - "кабланов" Ксенин "cash" (наличные), для виллы в Иерусалиме и даже для большой, на три-четыре спальни, квартиры сумма, как и предполагал Юра, была смехотворно мала. Ксения оставила у него на неделю свою "Вольво",
Однако вначале вовсе не в поселения, а в район Катамон, который иногда называли "дном Иерусалима". Даже отыскал две полуразрушенные квартиры, которые можно объединить в одну и отремонтировать. Для этого у них, пожалуй, денег достаточно. На остановке автобуса встретил знакомого, учителя иврита. Поведал учителю радостно, что теперь ему, Юре, ни к чему забираться в места, где стреляют по детям. Здесь он никого не выселил, не утеснил...
Знакомый посмотрел на Юру удивленно.
– А на какой улице ты стоишь?
– спросил он.
Юра отыскал взглядом на доме железную табличку. Улица называлась "Пальмах" - в честь военных отрядов рабочей партии, отвоевавших государство Израиль...
Учитель иврита усмехнулся, посоветовал, по доброму, не мучить самого себя. Даже оплот израильского либерализма - Тель-Авивский Университет возведен на месте арабской деревни...
Юра вдохнул горестно: "То-то твердят, в Израиле нет слова "Лама?" (Почему?) Есть "Каха!.." (Так!)
Однако и на квартиру в Катамоне денег не собрали...Тем не менее, при слове "поселение", у Юры будто уши закладывало...
Марийка извелась. Юрины льготы, говорят, кончатся вот - вот... А без банковской ссуды, на тридцать лет рассрочка, и собачьей будки не построишь. А он как оглох! Опять его "точки", что ли?
Марийка на семейном корабле была уже капитаном опытным, знала, на Юрины "точки" полезешь, пропорешь кораблю брюхо. Дождись половодья, тогда спокойно достигнешь чего угодно... К тому же "точки" "точкам" рознь. Тогда, в этом проклятущем Дворце имени Горбуна, что ли? упрись она на своем, не заглядывай они в это вонючее логово, никто бы никогда Юрастика и пальцем не тронул. Он трудяга безответный, на нем и там воду возили, и тут возят... А сейчас буду железной. Наперекор его непонятным "точкам". Его дурацкой логике. Дети! Они решают...
И Марийка снова вызвала на помощь свою маму.
Ксения Ивановна, человек деловой, немногословный, поглядела на обжигавшие синеватым огнем, точно раскаленные угли, глаза зятя, - он все время отводил их куда-то в сторону, - и потребовала прямого ответа: в чем корни его упрямства?
– Поселения - это нееврейская политика,- ответил Юра, потянувшись к книжной полке, на которой стояли толстущие фолианты в золоченых переплетах.
– Не надо по книгам, - Ксения Ивановна отстранилась от них артистически плавным движением руки.
– Ты по жизни... И кратко. Так, чтобы даже Ксении Ивановне, у которой мозги в ногах, было все понятно.
Юра улыбнулся.
– Уничижение паче гордости, Ксения Ивановна... Кратко? Политика поселений - это политика войны без конца. Если мы согласимся, то станем заложниками этой самоубийственной политики. Я был заложником в России. Но тогда жил и выжил надеждой... Здесь у заложников нет и проблеска надежды...
– Возможно, это правда. Я уважаю твою правду. Но... у ребенка складывается характер, он крепнет или слабеет на всю жизнь, когда он спит не вдоль кровати, а поперек. В эти золотые годы. Это наша, материнская, правда... Я предлагаю компромисс, против которого ты, как отец, вряд ли будешь возражать. Мы берем дом в любом поселении. Временно. На год или два, максимум. Даю, как острили в нашем знаменитом театре, социалистическое обязательство танцевать быстрее-лучше, и помочь тебе через один-два года купить дом там, где твоя душа захочет. Подумай. Ты уж не мальчик. Тебе тридцать три. Возраст Христа Спасителя...
– Тут думай-не думай, - Юра поежился, как от озноба.
– ... "Каха!" (Так!)
...
Но рав "Бешеный янки" славился взрывным характером, а легкомысленным никогда не слыл, и Юра выкатился за пределы израильской "зеленой черты".
Ехал без робости, но и не без опасения. Одно дело, когда ты в пригородном автобусе, под охраной автоматчика, а совсем другое, когда ты один, как перст. Мелькнуло опасливое, даже пистолетом не обзавелся.
Шоссе, видно, только уложили. Солнце еще не летнее, а свеженький асфальт уж как сковородка на огне. Тянет горьковатым запашком - смолой, варом. Дорога пустынна. За все время - ни души. Обогнали с ревом клаксонов два армейских джипа. Один - с израильскими десантниками. Второй - с палестинскими полицейскими. Взглянул на карту, лежавшую на коленях. Шоссейка как раз пограничная: слева - Иудея, справа - Самария. Места исторические, библейские. "Куда русскому еврею податься"?- спросил Юра самого себя с нервной веселостью.
На первой же развилке, у обочины, - ободранный, с фанерным верхом, джип. Патрульные с автоматами. Явно чужие, не израильские. Затормозил со стесненным сердцем. Спросил, что требуется? Документ? Вот, измялся, правда, но не просрочен...
– У тебя на голове документ ,- ответил палестинец и махнул рукой, мол, проезжай...
Юра машинальным жестом коснулся своей черной кипы, съехавшей на затылок. Улыбнулся облегченно: этот-то никогда не просрочен. И для них, слава Богу милосердному, тоже...
Узкий проселок слева, в Иудею, едва не проскочил. Сразу от шоссе дорога круто нырнула вниз - "вади", глубокая расщелина в белых полуразрушенных скалах. Только разогнался - запетляла дорожка круто вверх. Серпантин... И так до самого поселения на макушке горного хребта. "Иудейские горы - мечта начинающего шофера," усмехнулся Юра, снижая скорость до предела. Все равно, на поворотах шуршат, летят в пропасть из-под шин камушки.
По склону, то зеленому, то белому, каменистому разбросаны дощатые "караваны", вагончики без колес - для тех, кто лишь строится. Повыше двух-трехэтажные белые виллы. С огромными, как танцплощадки, балконами и прутиками посадок. Небольшие зеленые участки возле домов в навале сглаженных, "обвалованных" древним ледником камней. Все тут чрезмерное, подумал Юра. И поселенческая гордыня, и высота. И горячий ветруган, едва на ногах устоишь. А крутизна склонов-участков возле домов какая? Хоть садись хозяин на свою "пятую точку" и катись до моря. А каменюки - не обойти-не объехать!. Как тут моим малюткам жить?.. Еще поворот, и выше некуда. Израиль как на ладони. Вот, серые каменные плеши у Мертвого моря. И сам бывал там, и возил туда своих французов! С другой стороны далеко-далеко темная полоска лесов. Израильский север, неспокойный Ливан. Глаза начали слезиться: дальние горы слепят. Близкие, как цвета радуги: то серовато-белые, меловые, да с солнечным розоватым отливом, то зеленые, травянистые. Красота неземная. Что там Кавказ!.. За "вади" снова высятся пологие, размочаленные временем хребты Иудейских гор. За каким-то из них Рамалла... До нее ни души. Лишь жаркое безлюдье в россыпи неземных камней без конца и края. Прямо Луна...