Рыба, кровь, кости

Форбс Лесли

— Ты, похоже, никогда не был в техасских придорожных ресторанчиках, где животных для барбекю закалывают при тебе. Или в баптистской часовне для автомобилистов в Миссисипи. Согласна, там, где я выросла, козел отпущения — это скорее просто словосочетание, а не ваша рогатая тварь, которую приносят в жертву. И все-таки я видала и похуже. И я думала, будет больше нищих. Мой путеводитель о них предупреждал.

Тут подал голос жрец:

— Сейчас для них не время. Туристы в основном приезжают в храм посмотреть на жертвоприношение козла. Так что, если вы хотели нищих, вы немного опоздали.

— Они

что, убегают на перерыв попить кофе перед следующим наплывом, так?

— Да, мисс, не без этого.

Хотя он не слышал о сестре Сарасвати, он быстро нашел престарелого жреца, который смог провести нас к ее памятнику — бледному прямоугольнику шлифованного мрамора среди многих других плит, врезанных в мозаичный пол неподалеку от жертвенника. Большинство надписей стерлись настолько, что превратились в едва заметный шрифт для слепых, но на доске Магды текст был еще различим.

— Символ перед ее именем означает «покойная такая-то» по-бенгальски, — объяснил жрец.

Теперь уже все слишком покойно, думала я, опустившись на корточки и проводя рукой по поверхности камня; это не дало мне ничего, никаких озарений, кроме пыли и высохшей козлиной крови на пальцах. Я размышляла о том, как легко могут отвалиться осколки от главного храма истории и кануть в небытие. Их выбросили, вымели, они исчезли в музейном подвале, где позже их найдет какой-нибудь археолог; но он не признает наречие и не заинтересуется их историей. Именно это, решила я, случилось с сестрой Сарасвати. Она просто не вписывалась в грамматику своего времени.

Мы пробыли в храме не больше часа, но когда снова вышли на улицу, то обнаружили, что прежде безмятежная атмосфера накалена до предела. Нашего такси нигде не было видно, а на главной дороге только что возвели баррикаду из камней и ручных тележек, останавливая трамваи и автобусы.

Причину блокады мы услышали раньше, чем увидели: сюда приближалась большая группа кричащих и размахивающих плакатами людей, сейчас они находились примерно в четверти мили от нас. Ник повернулся к старику в белоснежном лунги [35] и накрахмаленной рубашке «сафари»:

35

Лунги — индийская одежда, род набедренной повязки.

— Что случилось? Забастовка? Герао?

— Это гуркхи с севера Бенгалии, хотят основать свое независимое государство Гуркхаленд, — ответил мужчина, качая головой. — Независимость — проклятие нашего времени. Все нынче хотят быть независимыми. Даже мой сын хочет. А кто тогда будет управлять семейным делом, говорю я ему!

Он объяснил, что воинственно настроенная часть гуркхов, ГНОФ, или Гуркхский национально-освободительный фронт, родом из Непала, давно уже чувствовала себя угнетенной бенгальцами, составлявшими большую часть населения нынешнего севера Бенгалии. Они требовали себе отдельное государство и заставляли каждую гуркхскую семью из приграничных городов отдавать одного сына в их движение. Я заметила свежий призыв

«Долой империализм! Защити Гуркхаленд сегодня!», нацарапанный на стене, украшенной рекламой компании по изготовлению напитков, которая утверждала, что является «победителем всеиндийского конкурса манго».

— Надо убираться отсюда, — сказал Ник и потянул меня сквозь толчею обратно, туда, откуда мы пришли.

— Что такое керау?

Он нахмурился.

— Что? А, герао. Это очень опасное калькуттское усовершенствование метода Ганди — многочисленного пассивного сопротивления. Толпа окружает человека и лишает его возможности всякого движения, не касаясь, но угрожая ему. Студенты делают это с преподавателями, служащие с работодателями. Люди, бывало, с ног валились от изнеможения под взглядами своих мучителей.

Толпа вокруг нас тоже начала выкрикивать лозунги в сторону приближающихся демонстрантов. Здоровой рукой Ник взял меня за плечо и привлек к себе.

— Если я скажу: беги — беги, поняла? — прошептал он. — Туда — к храму.

Я повернула к нему лицо.

— Если думаешь, что тебя тут растопчут, как какого-нибудь мученического ангела-хранителя, пока я буду искать безопасное место, то можешь забыть об этом!

— Верно. — Ник сумел выдавить нервную улыбку. — Однокрылый ангел точно не справится с такой толпой. Так что я побегу, а ты будешь защищать меня. Как тебе такой расклад?

Протестующие были теперь не более чем в пятидесяти футах от нас, они держали свои плакаты, как сабли, и толпа, частью которой мы являлись, стала отступать; все пихались, торопясь поскорей убраться. Женщина перед Ником споткнулась и полетела вниз, увлекая его за собой, заставляя упасть на колени. Я повернулась, чтобы помочь ему, и ощутила, как в меня врезается толпа, толкает, словно бревна, пойманные бурным потоком. Я вытянула руку, чувствуя, что теряю равновесие, и внезапно у меня перед глазами встал образ потерянной руки Ника, те крики, что он тогда слышал: «Рука! Рука!» Вдруг из ниоткуда появился наш комичный жрец Кали, теперь уже сама сдержанность; почти не касаясь наших рук, он закружил нас в приливной волне, угрожавшей подмять под собой.

И тут мы оказались внутри и в безопасности.

Происшествие потрясло нас обоих, хотя к тому времени, как мы дошли до отеля, Ник уже настаивал, что выступление было сравнительно мирным.

— Это столица промышленных и политических раздоров. Мы превратили это в искусство.

Прикончив свой третий джин-тоник, он резко опустил стакан на стол и спросил хозяйку, нельзя ли послушать новости по ее радио — аппарату, выглядевшему так, словно последнее, что он транслировал, была «Битва за Англию».

Служба мировых новостей Би-би-си уделила очень немного времени сегодняшним беспорядкам. В стране, где катастрофы измерялись тысячами убитых, наш мятеж мог быть удостоен всего одного абзаца.

— По-моему, говорят, что самые серьезные беспорядки среди гуркхов происходят в районе Дарджилинга и Калимпонга, — сказала я.

— Это-то меня и беспокоит. Ведь именно туда мы направляемся. Попробую-ка я лучше связаться с Джеком. Он и остальные уже должны быть в Калимпонге.