Рыба, кровь, кости
Шрифт:
Юному Аруну эти покрытые чешуей реки представлялись длинными зелеными ящерицами, драконами, сжавшими джунгли в своих когтистых лапах.
— И есть еще одно соображение, самое важное из всех, — продолжал отец, — Во влажных джунглях, покрывающих южные склоны Гималаев и наполняющих ущелья пиявками, змеями и лихорадкой, селения встречаются редко, а те, что есть, едва ли настроены дружелюбно. Там нет дорог, лишь труднопроходимые тропы. Там никто не ездит, потому что нет пастбищ; нет пищи, потому что земля не возделывается.
— Позвольте мне описать одну дорогу, которая вам повстречается, — сказал Арун Магде, стараясь отпугнуть ее тяжкими испытаниями своего отца. — Она никогда не опускается ниже десяти тысяч футов и часто поднимается выше шестнадцати тысяч. На ней вы повстречаете лишь едущих верхом тибетских
Щеки Магды снова порозовели. Она смотрела на него так, словно он описывал самое увлекательное приключение в мире. — Когда мы отправимся на поиски этого мака, какую дорогу выберем? «Обогнем прорыв» с востока на запад?
Дневник выскользнул у меня из рюкзака, и я машинально взглянула на страницу. Мой брат Робин, убежденный в случайной природе всего живого, любил играть в такую игру: урони какую-нибудь книгу — не важно какую (руководство по эксплуатации автомобиля, учебник химии для девятого класса, характеристику Потрошителя), — закрой глаза и не глядя ткни пальцем в какую-нибудь строчку; тогда она будет направлять твои действия весь следующий день. Мой палец опустился на слова «обогнуть прорыв». Мне это ни о чем не говорило. Магда вычеркнула большую часть слов под этой фразой — неужто пыталась скрыть то, что написала, даже от себя самой? Можно было различить лишь несколько предложений, но одного из них было уже достаточно: «карта неизведанной страны».
Выйдя из Калимпонга, объяснял ей Арун, маленького торгового городка, откуда его отец начал свое последнее путешествие, нужно сперва пересечь Гималаи Сиккима, потом обогнуть речное ущелье, прорыв, к западу и пройти на восток триста миль по обнаженному, открытому всем ветрам Тибетскому нагорью в поисках затерянного водопада.
«Обогнуть прорыв». Магда написала эти лишь наполовину понятные слова, и ее мысли заполнились туманными детскими мечтаниями, на границе между сном и явью. «Можно сказать, что мое пристрастие к миражам, далеким горизонтам, мое предпочтение несбыточного долговечному началось там, в той опасной бреши между постижимым и скрытым, в зазоре между явлениями». На примере Джозефа Магда узнала, как сложно точно определить начало пагубной склонности. И все-таки она могла назвать верную дату, так же как и тот день, когда она получила подтверждение своей болезни: когда она впервые наблюдала за яркой точкой света, отразившегося от вершины отдаленного утеса. В то утро Канченджанга, одна из высочайших гор мира, ослепляла своим блеском благодаря особому геодезическому приспособлению, поймавшему ее свет, — гелиографу Аруна; с этим затемненным зеркальцем Магда не расставалась во всех своих последующих путешествиях, даже в старости, — так обанкротившийся игрок, просадивший все на скачках, может хранить свой первый выигрышный билетик.
«Проблема измерения недостаточной оснащенности будет существовать всегда. Искусственные горизонты — вот как мы называли эти зеркальца из темного стекла и лужицы ртути. Искусственные потому, что изначально они использовались в секстантах, инструментах для измерения высоты солнца и звезд над уровнем моря. В горах, хотя ты и находишься на крыше мира, естественные
«Карта неизведанной страны: вот что я такое». Женщина, оставившая маленькую дочь с няней и отославшая сына обратно в Англию, «для его же блага». Женщина, упрятавшая своего мужа в больницу в Калимпонге. Женщина, лгавшая отцу и изобретавшая собственные способы триангуляции, чтобы исхитриться провести украденное время с человеком, которого любит. «Вот так у нас и происходило составление карт неизведанных земель. Немного обмана, лживое обещание совершенства. Как и Большая Съемка Индии, эта наша карта тоже была неспособна сгладить все неровности и ошибки.
Мы находимся здесь в интересах растениеводства. Как невинно это звучит. А я собираю весенние цветы, как любая другая девушка в мае».
Но легионы орхидей исчезли, стараниями Хукера и ему подобных. Эти цветы, когда-то озарявшие ветви деревьев, словно мириады свечей, были украдены. Мир отца Аруна изменился, хотя Магда точно так же, как и Хукер, просыпалась под дикую музыку тибетских монахов, певших песни и дувших в свои жуткие рожки в буддийских монастырях и храмах, музыку, раздававшуюся с другого конца долин. Большинство ночей они провели под открытым небом — так она познакомилась с зыбкой шкалой неудобства, узнала разницу между зудящим покалыванием после постели из сосновых иголок и тупой болью от сна на твердой земле. «Как-то утром он принес мне ягоды лесной земляники на листе папоротника. Они пахли духами». Он повесил ягоды себе на уши и принял преувеличенно серьезную позу танцора, кокетливо закатив глаза и вращая руками, чем рассмешил их обоих.
Весной они встретили маки цвета неба, осенью холмы озарились пожаром кизиловых ягод. Но зеленых маков они так и не нашли.
«Он изучал зеленый цвет так, как другие изучают классическую архитектуру. Он пытался разложить хлорофилл на отдельные части задолго до появления приспособлений, достаточно чутких, чтобы различить столбики азота, цоколи углерода и центральную колонну магния. Он был моей любовью, моей жизнью, моей зеленой мыслью в зеленой тени».
Когда ранней весной 1888 года Магда вернулась в Калимпонг, ее ждало известие, что Джозеф исчез из больницы. Письмо от отца, отправленное несколько месяцев назад, сообщало, что ее муж вернулся в Калькутту, тощий, больной, не способный толком объяснить, что и как, и вся его одежда была измазана сажей. Слухи о его все более и более недопустимом поведении просочились из Черного города и медленно поползли по запруженным народом улицам, чтобы запятнать хранившиеся в первозданной чистоте неоклассические особняки Белого города. «Ты должна немедленно вернуться домой, Мэгги, — писал ей отец. — Надеюсь, это письмо дойдет до тебя вовремя».
Пока смерть не разлучит нас, горько думала она. Смерть или обстоятельства.
9
Ник допивал свое второе пиво, когда я присоединилась к нему в «Радж-Паласе», и выглядел уже таким расслабившимся, что я решила ничего не говорить о своих подозрениях насчет того, как Джек «нашел» рисунки зеленого мака.
— Тебе наконец удалось посмотреть свои акварели? — спросил Ник. — Оно того стоило?
— О, безусловно. Как жаль, что Салли всего этого не увидела. Ну а ты, ты узнал что-нибудь об уволенных химиках и их связи с Джеком?
— Обычная смесь непроверенных слухов и откровенно злобных сплетен, вроде обвинений этих химиков в торговле наркотиками. Оказывается, их уволили благодаря Джеку, но совсем не из-за наркотиков. Исключительно потому, что они как попало делали свою работу в лаборатории по его проекту с хлорофиллом.
— Правда? Так он в самом деле работал с ними?
— Они следили за ходом экспериментов, отвечали за пробные образцы и «пустышки», а также хранили у себя имена всех добровольцев.
При этих его словах мне не удалось сохранить невозмутимый вид.