Рыбаки
Шрифт:
Проводив их рассеянным взглядом, Глеб нетерпеливо повернулся к жене и снохам, которые снова выбежали на площадку и, не видя Петра и Василия, снова разразились жалобами и вздохами.
– Чего вы опять? Чего, в самом деле, разбегались?
– закричал неожиданно Глеб таким страшным голосом, что не только бабы, но даже Ваня и Гриша оторопели.
Всю остальную часть дня Глеб не был ласковее со своими домашними. Каждый из них судил и рядил об этом по-своему, хотя никто не мог дознаться настоящей причины, изменившей его расположение. После ужина, когда все полегли спать, старый рыбак вышел за ворота - поглядеть, какая будет назавтра погода.
Небо было облачно. Тьма кромешная окутывала местность; ветер глухо завывал посреди ночи.
Старый рыбак сел на завалинку,
– Жаль, что говорить!
– бормотал он, продолжая, вероятно, нить размышлений, не покидавших его во весь вечер.
– Жаль, попривыкли! Да и работник, того, дюжий… Жаль, ну, да ведь не как своего! Я еще тогда, признаться, как дядя Аким привел его, смекнул эвто дело… Жаль Гришку! Ну, да как быть! Требуется - стало, так и следует быть. Рассуждать не наше дело; да и рассуждать не о чем - дело настоящее: царство без воинства, человек без руки, конь без ног - одна стать. И то сказать надо: не в ссылку идет, не за худым каким делом. Идет парень на службу, на царскую; царю-батюшке служить идет… Вестимо, на первых-то порах только расстаться жаль словно; ну, да авось господь приведет увидаться: не в ссылку идет… Эх, попривыкли мы к нему!
– заключил Глеб.
Тут он снова поднялся на ноги, взглянул на небо, вернулся на двор и пошел медленным шагом к старым саням, служившим ему с Благовещения вместо ложа.
XII
– Ну, вот теперь иное дело: теперь они! Дивлюся я только, как это прошли! Вишь, реку-то, почитай, всю уж затопило!
– говорил Глеб, спускаясь на другой день утром по площадке вместе с Ваней и приемышем.
Жена его, обе снохи и внучата бежали между тем впереди, поспешая навстречу Петру и Василию, которые подымались уже на берег.
Появление двух рыбаков произошло совершенно неожиданно. Если б не мать, они подошли бы, вероятно, к самым избам никем не замеченные: семейство сидело за обедом; тетка Анна, несмотря на весь страх, чувствуемый ею в присутствии мужа, который со вчерашнего дня ни с кем не перемолвил слова, упорно молчал и сохранял на лице своем суровое выражение, не пропускала все-таки случая заглядывать украдкою в окна, выходившие, как известно, на Оку; увидев сыновей, она забыла и самого Глеба - выпустила из рук кочергу, закричала пронзительным голосом: "Батюшки, идут!" - и сломя голову кинулась на двор. Не успел Глеб поднять головы, как обе снохи и внучки повскакали с мест и пустились за старушкой. Старый рыбак, которому давно прискучила суматоха, попусту подымаемая бабами двадцать раз на дню, сжал уже кулаки и посулил задать им таску, но тотчас же умилостивился, когда Ваня и Гриша, пригнувшись к окну, подтвердили, что Петр и Василий точно приближаются к берегу. Он не обнаружил, однако ж, никакой торопливости: медленно привстал с лавки и пошел за порог с тем видом, с каким шел обыкновенно на работу; и только когда собственными глазами уверился Глеб, что то были точно сыновья его, шаг его ускорился и брови расправились.
Петр и Василий много изменились с того времени, как мы застали их беседующими с дядей Акимом. С, той поры прошло без малого десять лет! Оба преобразились во взрослых, зрелых мужей; лица их возмужали и загрубели; время и труды провели глубокие борозды там, где прежде виднелись едва заметные складки. Коротенькая, но тучная кудрявая бородка сменила легкий пушок на щеках Василия. Перемена заметна была, впрочем, только в наружности двух рыбаков: взглянув на румяное, улыбающееся лицо Василия, можно было тотчас же догадаться, что веселый, беспечный нрав его остался все тот же; смуглое, нахмуренное лицо старшего брата, уподоблявшее его цыгану, которого только что обманули, его черные глаза, смотревшие исподлобья, ясно обличали тот же мрачно настроенный, несообщительный нрав; суровая энергия, отличавшая его еще в юности, но которая с летами угомонилась и приняла
Увидев жену, мать и детей, бегущих навстречу, Петр не показал особой радости или нетерпения; очутившись между ними, он начал с того, что сбросил наземь мешок, висевший за плечами, положил на него шапку, и потом уже начал здороваться с женою и матерью; черты его и при этом остались так же спокойны, как будто он расстался с домашними всего накануне. В ответ на радостные восклицания жены и матери, которые бросились обнимать его, он ограничился двумя-тремя: "Здорово!", после чего повернулся к детям и, спокойно оглянув их с головы до ног, надел шапку и взвалил на плечи мешок. Возиться с бабьем и ребятами не было делом Петра. Он предоставил брату "хлебать губы" с бабами - так выражался Петр, когда дело шло о поцелуях. Василий не терял времени: он не переставал обниматься и чмокаться со всеми, не выключая детей Петра и собственной жены, с которой год тому назад едва успел познакомиться.
Глеб, Ваня и приемыш приближались между тем к группе, стоявшей на берегу. Увидя отца, Петр и Василий тотчас же сняли шапки, покинули баб и пошли к нему навстречу.
– Здравствуй, батюшка!
– сказали они, останавливаясь в трех шагах от отца и отвешивая ему низкий поклон.
– Здравствуйте, ребята!
– отвечал Глеб, останавливаясь, в свою очередь, и пристально оглядывая двух рыбаков, которые торопливо здоровались с Ваней и Гришкой.
Тут Анна, ее сноха и дети снова обступили было двух рыбаков; но на этот раз не только Петр, но даже и Василий не обратили уже на них ни малейшего внимания. Оба покручивали шапки и не отрывали глаз от отца.
– Пришли, батюшка, тебя проведать, - весело начал Василий, потряхивая головою и откидывая назад волосы.
– Здорово, ребята, здорово!
– говорил Глеб, продолжая оглядывать сыновей и разглаживая ладонью морщины, которые против воли набегали и теснились на высоком лбу его.
– Где ж это вы пропадали? Сказывали: за две недели до Святой придете, а теперь уж Страстная… Ась?..
Василий замялся и покосился на брата.
– Не управились, батюшка, - равнодушно отвечал Петр.
– Что ж так? Делов, что ли, добре много у вас там?
– Да, таки есть…
– Более от хозяина, батюшка, - подхватил Василий, - кабы не он, мы бы давно дома были; посылал нас в Коломну с рыбой.
– О-го, о! Вот как! Стало, вы у хозяина не токмо рыбаки, да еще и приказчики!
– произнес Глеб, слегка посмеиваясь.
Но улыбка только скользнула по лицу его. Секунду спустя оно по-прежнему сделалось серьезно и задумчиво.
– Какие же цены? Почем рыба?
– спросил он, разглаживая бороду.
– Ну вот, нашел о чем спрашивать!
– нетерпеливо перебила Анна, забывшая уже на радостях сумрачное расположение своего мужа.
– Дай им дух-то перевести; ну что, в самом-то деле, пристал с рыбой!.. Не из Сосновки пришли - из дальней дороги… Я чай, проголодались, родненькие, золотые вы мои! Как не быть голодну! Вестимо! Пойдемте, родные, пойдемте в избу скорей: там погреетесь; а нонеча как словно ждали вас: печку топили… Дай мне, Петруша, мешочек-то свой: дай понесу, касатик. Аграфена, возьми у мужа мешок-то… Что стоишь! Подь, Васенька, подь, ненаглядный…
Но Петр и Василий не слушали матери, двигали только плечами и продолжали стоять против отца.
– Ну, пойдемте в избу. Я чай, взаправду маленько того… проголодались; там переговорим!
– сказал Глеб.
Сыновья тотчас же повиновались, нахлобучили шапки и последовали за ним. Достигнув места, где находились лодки, они отстали от него на несколько шагов и присоединились к бабам.
– Что вы, родные? Аль забыли что на берегу?
– воскликнула мать.
– Полно тебе кричать, матушка! Говори тихо!
– отрывисто шепнул Петр, кивая головой на отца.