Рыбаки
Шрифт:
– А что?
– Да ведь у меня… старик-ат… ведь помер!
– Как? Может ли быть?
– воскликнул Захар, откидываясь назад и выказывая на мгновенно вспыхнувшем лице своем все признаки удивленья, но вместе с тем и полнейшего восторга.
– Право, - отвечал Гришка, внимание которого с самого начала беседы исключительно почти принадлежало посторонним лицам, находившимся в харчевне, - помер, третьего дня помер.
– Скажи ты на милость! А? С чего ж так? Хворал, что ли? Да нет, когда было хворать! Должно быть, сила, силища задавила его! Я и в те поры говорил, оченно был силен, беспременно, как есть, задавит его сила!
– убеждал Захар, окончательно уже захмелевший от радости.
– То есть вот как, поверите ли, братцы, - подхватил
– Нонче утром хоронили, - перебил Гришка, который, очевидно, тяготился долгим молчанием.
– Скажи на милость! А? Вот она жисть-то, подумаешь!
– произнес Захар тоном меланхолии, между тем как ястребиные глаза его так и прыгали.
– Вот те и Глеб Савиныч! Жил, жил, да и фю… фю…
Тут Захар приподнял брови, сжал губы и, наклонив голову, издал протяжный, дребезжащий свист, но это продолжалось всего одну секунду. Он быстро обратился к приемышу и произнес отрывисто:
– Стало, ты, Гриша, хозяин теперича?
– Как же… все мне предоставил!
– отвечал приемыш.
– "Тебе, говорит, предоставляю весь дом, все мое добро, говорит; сыновьям, говорит, Петру и Василию, ничего не давай; все твое, говорит…"
– Ах, Глеб Савиныч, милый ты человек!
– воскликнул Захар с неподдельным, но потому-то самому комически-отвратительным умилением.
– То-то вот, напрасно мы тогда на него пеняли! И то и се - а он вон какую добродетель сделал… Уж подлинно наградил, можно сказать! Отец родной, все единственно! Скажи на милость! Таким манером, выходит, стал ты, Гриша, богачом теперича? Вот и знайте вы его, каков он есть! Все единственно первый наш фабрикант; а может, тот еще семь верст не доехал до его капитала!
– подхватил Захар.
– Да, так вот каков он есть такой человек теперича, - старик-ат жил в аккурате, лучше быть нельзя: может статься, двадцать лет копил, руб на руб складывал! Таким манером оставил по себе не одну сотню… Может статься, выкинем, как есть, и всю тысячку! Теперича парни наши - все это, выходит, шишь-голь перед ним - вот что! Ай да Григорий Акимыч! Знай теперь наших! Да нет, я его довольно знаю: не зазнается - парень бравый, - говорил Захар, дружески хлопая по плечу приемыша, который старался принять значительный вид и бодрился.
– Слушай, Гриша, - заключил Захар, переменяя вдруг интонацию, - не о себе, брат, говорю: что мне! Ничего мне от тебя не надо! А только, воля твоя, надо бы на радостях-то повеселить товарищей, ей-богу! Так уж, брат, водится. Да вот и себя не мешает маленечко того, знаешь, этак, покуражить: ведь это, как есть, братец ты мой, по правилу следует… а?
– Только бы шли; за нами дело не станет, - самодовольно вымолвил Гришка, - я и то заходил на фабрику.
– Когда?
– Да вот перед тем, как сюда идтить; видел Глазуна, велел ему всех звать, как порешат за работой… От него и проведал, что ты здесь… Сказывал, тебя хозяин расчел…
Захар толкнул его ногою и прищурил левый глаз, давая этим знать, чтобы он молчал. Ему не хотелось, видно, чтобы причина размолвки с фабрикантом сделалась известна посторонним лицам; а может быть, знаки эти имели целью показать Гришке доверие и дружбу Захара.
– Да, как же! Держи карман! Нет, брат, не он меня расчел - сам отошел, - ловко подхватил он.
– Станем, как же, угождать всякой шушере, то не так, это не так… Ах ты, в стекляночной те разбей! Чуфара ты этакая купеческая, самоварная! Разжился - поди ты, какой форс взял… не угодишь никак! Ну, значит, и отваливай!
Но по мере того, однако ж, как вино в штофе исчезало, наглая наружность Захара заметно теряла свою веселость. Он не умолкал, впрочем, ни на минуту, рассказывал потешные анекдоты, играл на гармонии и даже
– Гриша, - сказал он озабоченным голосом, - подь-ка, брат, сюды… на два слова.
Секунду спустя Гришка очутился подле товарища.
– Слушай, есть у те деньги?
– торопливо шепнул Захар.
– Нет, нету.
– Эх, плохо дело!
– произнес Захар.
– Как же это, братец мой, а?
– подхватил он, досадливо тряхнув головою.
– Потому больше, думал, у тебя найдутся…
– Было точно целковых два, как расчелся с хозяином; все вышли: то да се. Слушай, Гриша, ты знаешь, каков я есть такой!
– подхватил вдруг Захар решительным тоном.
– Уж сослужу службу - одно говорю, слышь, заслужу! Теперь возьми ты: звал ребят, придут - угостить надо: как же без денег-то? Никаким манером нельзя. Ведь Герасим в долг не поверит - право, жид, не поверит; надо как-нибудь перевернуться, а уж насчет себя одно скажу: заслужу тебе!
– С тем и шел - думал, у тебя будут…
– То-то и есть, нету. Тогда бы и разговору не было: бери, да и все тут; что мое, то твое: это все единственно… Воля твоя, Гриша, надо добыть: придут ребята - как же? Не годится, брат, осмеют, осрамишься… Да что тебе! Не искать стать! Взял, да и баста! Свое берешь, не чужое! Сам говоришь, тебе все предоставил: таким манером это все единственно.
– Да где взять-то? Поди ж ты, в голову не пришло, как был дома!
– произнес Гришка, проклиная свою опрометчивость.
– Кабы наперед знал… Куда за ними идти! Время позднее… ночь…
– Вот, три-то версты!
– живо подхватил Захар.
– Знамо, недалече, да, я чай, дома-то спят все; придем - всех только переполошим.
– Тихо можно обделать, никто даже ни… ни… не ворохнется. И то сказать, рази воры какие пришли? Чего им полошиться-то?.. Пришел, взял, да и баста; свое добро взял, не чужое… Ты не воровать пришел… Смотри, брат, тебя бы не обворовали.
– Небось.
– А где деньги-то?
– В сундучке, в каморе; куда хоронил старик, там и лежат…
– Эх ты, Фалалей! Ах!
– воскликнул Захар чуть не во все горло.
– Что ж это ты наделал? Сыми мою голову, не будь я Захар, коли найдем теперь хоша одну копейку! Рублем прост буду, коли старуха, тем временем как сюда шел, не забрала деньги!
– Небось не возьмет!
– с уверенностью возразил Гришка.
– Ведь ключ-то от каморы - я его взял… перед тем как идти, взял…
– Ой ли?
– Вот он.
– Так о чем же мы толкуем? Что ж мы стоим? Пойдем!
– восторженно прошептал Захар, схватывая руку товарища.
– Чего ждать-то? Толком говорят: рази мы воровать идем? Твое добро, тебе предоставлено: значит, все единственно, властен взять, когда хочешь. Теперь даже взять податнее через ту, выходит, причину: возьмешь днем - все увидят, содом подымут, шум, крик, упрекать станут; теперь никто не увидит - взял, да и баста! Дело выйдет в закрыв, самое любезное: подумают еще, ничего после себя не оставил; тем и обойдется… Пойдем, Гришуха: того и смотри, придут ребята.
Приятели вернулись за перегородку, взяли шапки, раскланялись с пирующими и вышли из харчевни.
– Вот что, дружище, - сказал Захар, когда они очутились в крытой галерее, - ты меня обожди минутку на улице. Признаться, малость задолжал нонче вечером Гараське: думал, Севка выручит. Надо слова два перемолвить с Герасимом; без того, жид, не выпустит… Духом выйду к тебе…
Гришка утвердительно кивнул головой, вступил в сени, потом в кабак. Голова целовальника тотчас же показалась над прилавком; но Гришка не обратил на него внимания и, оставив в кабаке Захара, вышел на улицу.