Рыбы у себя дома
Шрифт:
В тот вечер я получил первый урок ловли великолепной рыбы горных рек, преподанный мне столь просто и понятно, что помнится он и по сей день.
Из омуточка мы выдернули тогда полтора десятка хариусов, и все они были одинаково крупные. И нет в этом удивительного: чтобы в такую даль забраться по весне, надо было одолеть множество перекатов и порогов, побороть стремнины и водопады. Самым крепким это под силу. А ключ обмелел — и все они тут… Изголодались, а потому и набросились на короедов… Даже ленки сюда не поднялись. Выше «харьюза» одни только гольяны как-то умудряются пробираться…
Уже под звездным небом мы хлебали чудную юшку и наслаждались сочной и нежной
За делами он просвещал меня: «Бывает, харьюз на всякую приманку ноль внимания, а то жадно бросается хоть на лоскуток тряпки. Потому-то его иной раз и заправский харьюзятник не подцепит, а то любой зеленый сопляк стоит на берегу или даже в воде и дергает одного за другим… И так бывает: цепляются — снимать успевай. Один сорвался — другой тут же цапает крючок. И тот, что сорвался, тоже жадничает. Прямо у твоих ног берет! А через час — глухота. Все берега исходишь, всякое испробуешь — пусто…»
Сбегал он за сухими дровами, подбросил в огонь гнилушек, проверил, все ли на таборе прибрано на случай дождя… И продолжал: «На крючке бьется почище щуки, а через минуту выдохся. И вот еще: очень он привязан к своему месту с весны до сентября. Полгода может прожить, как настоящий домосед, на пятачке. А вместе с осенним листом поплыл в дальние путешествия вниз, до глубоких непромерзаемых плесов и ям. И после весеннего ледохода — снова в путешествие к своему дому. Завтра будет много харьюзовых мест, порыбачим. Вот увидишь: схватит мушку — и на свое местечко, на пост. В другой стороне поймает — и опять на тот же пост, в коридорчик между травы, в тихое уловочко на сливе переката. Любит затишок рядом с таким течением, чтоб и воду несло, и чтоб гладь на ней была такая — упади или полети низко комар — а его со дна видно».
Вспоминал Федя, как, где и в какое время лавливал хариусов. Весной — на червяка и короедов, летом — на мушку, слепня, кузнечика, осенью — на блесну, а лучше всего на кетовую икру, на худой конец, помогают ручейники. Самый лучший клев — сразу после ранневесеннего нереста и перед осенью, когда усиленно копит рыба жир на долгую зимовку, в которую ей и не спится, и не резвится, а так… Прозябается. Когда томительно ждет безледья. Ждет возвращения навстречу течению в шумные и холодные верховья горных рек. Ждет времени всяких мух, мотыльков, комаров, бабочек, которых ловит виртуозно. Даже тех, что быстро летают над водой, умудряется изловить в высоком прыжке.
На другой день мы шли берегом уже сплошного, хотя и обмелевшего потока речки. Стали появляться проточки, огибавшие островки, и тихие глубокие заливчики, густо заселенные ленками. Федя предложил наловить дюжину этих ленков не более чем за час, но я, все еще пребывая под впечатлением красоты вчерашних хариусов, попросил остановиться там, где можно было бы заняться ими, и только ими. Мне надо было сходить по своим охотоведческим заботам в горный кедровник и на перевал, я сказал, что отаборимся на пару дней, и Федя все это быстро обмозговал.
Он внимательно осматривал речку, я предлагал одно место, другое и третье, но все эти предложения были отвергнуты: то участок был нехарьюзовый, то сырости для табора оказывалось много, то не находилось сушняка для костра. А по ходу он меня мягко и ненавязчиво просвещал: «Харьюз в выборе дома своего капризный и привередливый, это тебе не карась. Вот только что прошли мы вроде бы и хороший
Выбор Федя остановил на взлобке, круто огибаемом речкой, сердито разворчавшейся на крупнокаменистом порожистом перекате. Плесы выше него и ниже сверкали бело-голубыми зеркалами, а снизу под яром шевелилось глубокое уловце с мягкими завихрениями. Вода тут спокойно отдыхала в каких-нибудь 2–3 метрах от туго закрученных струй мощного потока. И для палатки место веселенькое да продуваемое, и сухостоины тут же…
Пока мы передыхали, сидя на рюкзаках, над уловом запорхал желтый мотылек. Федя указал на него сигаретой: «Последи за ним». И всего через десяток секунд, когда мотылек замельтешил уже над потоком, из воды стремительно вырвался хариус, ослепил нас отблеском радужного солнца и исчез вместе с поживой. А друг мой пояснил: «Такое нечасто бывает. Обычно харьюз берет с поверхности… Видишь круги да короткие бурунчики по воде? Это его работа. Ни одну мошку не пропустит, ни комара или муху… Да, здесь на короеда или червяка ловиться похуже будет… Во вчерашней яме харьюз голодный был, а здесь подавай ему мух…»
Был полдень, рыбалку мы оставили на вечер и занялись своей привычной работой. Поставили в тени разлапистой ели палатку, наготовили дров, в косогорчике устроили коптильню. Искупались на плесе выше переката, почаевали, перекусив зашашлыченными вчера хариусами…
В сопки я уходил на три часа, а когда вернулся — на кукане слабое течение шевелило десятка два хариусов в двух солидных ленков. Федя улыбнулся: «Каков улов?» Но больше меня удивила большая, до блеска начищенная сковорода: «Где взял?» — спросил. «А тут в километре зимовье Андрея Суанки… Сбегал туда. Потом отнесу. Нет рыбы вкуснее свежего жареного хариуса… Ну, раздевайся, охолонись да принимай очередной урок харьюзиного промысла».
Была для меня приготовлена хорошая длинная удочка с искусственной мушкой и вторым крючком для наживки. Без грузила. И полная спичечная коробка слепней с кузнечиками. Вручил все это мне Федя с коротким, как ружейный дуплет, приказом: «Делай, как я».
Сначала мы ходили, забрасывая и проводя приманку по течению, по пояс в воде. Первым делом я удивился: «Распугаем рыбу», — но мне мой учитель разъяснил: «Непуганый кадана стоящего в воде человека не боится». Потом я раздосадовался: «Почему ты таскаешь в пять раз больше меня? Секрет не выдаешь?» — «А весь секрет в умении и навыке, — отвечал мне Федя. — Терпение, реакция. Главное же — надо хорошо проводить мушек. Возле валунов, над коридорчиками между травой, под крутячками…» Несколько хариусов с моей уды сорвались, и я получил взбучку: «Что ли не знаешь, что у харьюза рот слаб? Обрываешь. Дергай без проволочки, но мягко. И не зевай — и не спеши. Вырабатывай сноровку. Он ведь что молния».
В одном месте раз за разом выбросили мы пять рыб, а Федя пошел дальше. Мое недоумение развеял все так же просто: «Выловили. Других искать нужно».
Потом на его крючок сел хариус размером почти с сига, на которого видом и смахивал. Что та рыба выделывала! То тянула в глубину, то вырывалась на стремнину и мчалась по течению. Прыгала, извивалась, плескалась. Я тут немедля проявил бы свою силу, а Федя держал рыбу внатяжку да приговаривал: «Пусть устанет, не то оборвется». Через пару минут он подтащил хариуса, до смерти умаявшегося и отрешенно присмиревшего, мы уложили славную добычу в тени на мокрый мох и залюбовались ею.