Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
Жизнь в крепости текла столь же размеренно, как и во дворце. Общее упорядоченное ромейское времяпрепровождение повлияло и на словен: вставая с утра, каждый знал, чем именно ему предстоит целый день заниматься. Поток посетителей через северные ворота заметно возрос, к родственникам «жен» добавились мелкие торговцы, любопытные подростки, потерявшие работу слуги, юноши из богатых семей. На главной площади крепости образовалось свое мелкое торжище, где липовцы охотно покупали у дикейцев всякие лакомства и красивые безделушки.
Как-то явились тридцать парней-сербов из дальнего
Общая мирная будничность словен нарушена была лишь однажды. Общаясь с молодыми воинами на площадке для боевых занятий, Рыбья Кровь неосторожно спросил, чего бы им хотелось больше всего.
— Искупаться в море, — под смех приятелей попросил один из молодцов.
Князь на секунду замер, соображая, как это сделать, потом сказал:
— Сейчас и искупаемся.
Четыре полусотни пешцев, привычных к построению «черепахи», вооружились и построились. Их сопровождали четыре одноконных камнемета, поставленных на колеса уже тут, в крепости, сам Дарник с ватагой арсов решил тоже идти с пешцами. Еще три сотни в полном вооружении, чтобы прийти на выручку, затаились у Северных ворот, а три сотни с конной полусотней караулили у Западных ворот, на случай, если дело получится особенно жарким. Ну и конечно во всеоружии находилось и все остальное войско.
Двести тридцать «купальщиков» широкой колонной выступили из Северных ворот и прямой главной улицей направились к пристани. Дикейцы останавливались и смотрели на них, гадая, что бы все это значило: куда это идет столь малый отряд словен?
Отряд прошел к самой воде и остановился, образовав квадрат, огражденный большими прямоугольными щитами и пока еще поднятыми вверх копьями. Кое-где из улиц начали появляться пентархии и декархии вооруженных стратиотов, они останавливались на безопасном расстоянии и смотрели, что будет дальше. Даже самым отчаянным липовцам стало как-то не по себе от собственной дерзости.
Дарник первым сбросил с себя доспехи и одежду.
— Первая полусотня за мной! — скомандовал он и в одних нижних портках бросился в воду.
Первая полусотня с некоторой заминкой последовала за князем. На пристани собиралась все более густая толпа зрителей. Увеличилось и количество ромейских воинов. Их было уже больше трех сотен, и они строились в две сплоченные тагмы неподалеку от липовского квадрата.
Дарник, подавая пример уверенности, искупался и с первой, и со второй полусотней и только потом выбрался из воды. Пока он одевался, число стратиотов удвоилось, но их архонты все еще что-то выжидали. Когда из воды выбралась и оделась четвертая полусотня и все арсы, липовский отряд развернулся и прежней колонной направился обратно в крепость. Обе тагмы ромеев тронулись следом и сопровождали словен до самой крепости. У Северных ворот «купальщиков» приветствовали восторженными
— Моя полухоругвь идет купаться следующей, — тут же заявил Буртым.
— Нет, на сегодня достаточно, — остановил его князь. — Чересчур дразнить тоже не надо.
Разумеется, во всем городе и крепости только и разговоров было про эту вроде бы и мирную, но истинно воинскую вылазку. Лазутчики докладывали, что жители в открытую смеются над собственными стратиотами. У Дарника же тем временем зрел план еще одной мирной победы. Узнав, что Стахис ни за что не хочет оплачивать горожанам его княжеские расписки за отнятое имущество, Рыбья Кровь объявил, что сам их оплатит. В крепость немедленно пожаловал со своими расписками целый поток дикейцев. Треть из них войсковые казначеи действительно оплатили, а потом сказали, что остальное им будет выплачено после того, как Стахис выдаст словенам первый войсковой задаток.
Наладились отношения у князя и с Их Великолепием. Вернее, не совсем наладились, Лидия по-прежнему подчеркнуто не разговаривала с ним. Зато Дарник сделал неожиданное открытие. Оказалось, что ее скрытая к нему ненависть и презрение — является для него большим поощрением, чем дружелюбие и уважение. Он снова ночевал в ее спальне и, получая каждое утро невидимый, ко хорошо ощутимый удар злых чувств, исходящий всего в полутора саженях от его ложа, бодро шел заниматься своими делами, зная, что он сейчас куда-либо придет и всё и всех победит.
Заодно стала понятна и его прежняя липовская заинтересованность в холодной Всеславе. Там тоже было, правда, менее выраженное, недоверие к его личности. Порывшись в памяти, он обнаружил, что и ранее вовсю питался именно этими не высказанными напрямую сомнениями гридей и бойников в его воеводских качествах. Прояснилось и то, почему его всегда тревожили и раздражали славословия липовчан. Чужое восхищение расхолаживает, внушает страх, что ты сейчас сделаешь что-то не столь высокое. А хула, осуждение, насмешка, напротив, освобождают твои крылья и толкают на самые резкие и необычные поступки.
Придя к такому выводу, Дарник окончательно перестал думать о стратигиссе как о молодой и желанной женщине — от ее неприступности ему получалось гораздо больше пользы.
3
Два месяца провело липовское войско в крепости. Сбылся расчет липовского князя, что содержание ромейского войска непомерным бременем ляжет на Дикею, и город без действующей пристани совсем обнищает. И вот во дворец ворвался отец Паисий, сияя от распиравшей его радости:
— Договор подписан и скреплен печатью! — Как самую великую драгоценность, положил он на стол перед князем и воеводами два пергаментных свитка. — Известно и куда вас направят: на Крит!
Воеводы вскочили из-за стола — наконец-то окончилась эта бесконечная писарская возня.
— И жен разрешили взять? — спросил Сечень, привязавшийся к своей ромейке.
— И жен! — торжествовал священник.
— Что-то тут не так, — Дарник как всегда не разделял общего восторга.