Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 3
Шрифт:
Отчасти и от безделья сорвался Эсташ, когда Эда вызвали в совет баронов, чтобы решить там вопрос о карантене и оплате. Брат уже мог ходить без поддержки, хотя все еще морщился при резких движениях; он приказал Эсташу помочь ему одеться в гербовую котту, потому что даже в июльский зной не показывался вне дома без своего герба. Немногие за времена долгой войны вели себя так, большинство опускалось и расхаживало в одном белье, то и дело поливая голову водой. Эсташ, одевая сеньора, нечаянно задел ему раненую руку; тот скрипнул зубами и отвесил парню оплеуху. На беду, я присутствовал тут же, в комнате, расставляя шахматы после проигранной Эдом партии.
Наконец Эд ушел, мы остались в жаркой комнате вдвоем. Даже мокрая ткань, завесившая окно, не помогала — она высыхала почти мгновенно, и Эсташу опять приходилось поливать ее водой. Потому я и сидел за шахматной доской почти голый, в одних кальсонах да штанах. Оруженосец посмотрел на меня, словно раздумывая о чем-то, потом присел напротив. Взял с доски красного «альпина», повертел в руках.
— Не желаете со мной разок сыграть… мессир?
Это слово в его устах звучало почти издевательски. Я честно старался не замечать.
— Пока вы не… объявились, мы с моим сеньором часто игрывали в шахматы. И в тавлеи.
— С моим удовольствием. Выбирайте цвет, Эсташ.
Оруженосец вытянул белый. Развернули доску, он сделал первый ход.
Мне часто приходилось замечать, что стиль игры в шахматы говорит о человеке куда больше, чем можно подумать. Вот Эд, например, играл бесшабашно. И очень честно. И весьма страстно. При малейшей потере он бил себя кулаком по лбу, сокрушался, требовал вернуть ход, проследить цепочку с самого начала. Не умел предвидеть ходы более чем на два-три вперед, зато не жалел жертвовать ради блага игры даже крупные фигуры.
Граф Раймон, насколько я помню, играл осторожно. Подолгу думал над ходами, однако если решал провести какую-либо комбинацию, так увлекался ею, что мог пропустить пару уловок противника. Не выказывал ни особой радости выигрышу — только кивал и чуть-чуть улыбался, мол, «говорил же я вам», не особенно скорбел и над проигранной партией. Впрочем, у меня он почти всегда выигрывал.
Рамонет, с которым мы провели в Англии немало партий, вел шахматные кампании довольно храбро, но и расчетливо. Он любил заманить противника, жертвуя пешки и легкие фигуры, а потом наносил удар с той стороны, откуда его не ждешь. Еще за игрой он много говорил, отпускал шутки, подначивал меня, пока я не начинал следить более за разговором, чем за событиями на доске.
А Эсташ играл яростно. С первых же его ходов, когда он неистово двинул в атаку обоих альпинов и обоих коней, я увидел, насколько велико его желание нанести мне поражение. Он скорее думал о моем проигрыше, чем о своей победе, потому бросил своего короля неприкрытым, забыв о рокировке. Пока Эсташ наслаждался тем, что убивал мои мелкие фигуры, я зажал белого короля среди его же собственных подданных и объявил мат.
Играя, я, как всегда, наслаждался и почти забывал о себе самом, погружаясь в чисто умственный мир шахматной войны. Я с удовольствием загнал одинокого Эсташева короля и уничтожил, но когда оруженосец брата поднял на меня глаза от доски, я понял, что совершил крупную ошибку. Не постигнет ли меня сейчас судьба сына Карла Великого, которого шахматной доской убил сын Ожье Датчанина — или наоборот, не помню уж, кто из них кого убил из-за шахмат?
Эсташ, с алыми пятнами на щеках, принялся снова расставлять фигуры. Я хотел сказать ему что-нибудь ободряющее, но не успел.
— И как вам, мессир, понравилось… в тулузском плену? Очень тяжко было? По вам-то и не скажешь.
Я пожал плечами. Мальчик старается быть язвительным; что же, пусть язвит, сколько ему влезет. Я его старше не на семь лет — на целую жизнь; поддаваться на его ребяческие подначки — дело недостойное.
Впрочем, долго язвить Эсташу не удалось. Ярость так и хлестала из него, и мое молчание только подливало масла в огонь. Отпустив еще пару фраз о том, что из плена такими гладкими редко возвращаются, что, видно, мне там нравилось, коли я за девять лет не сподобился вернуться в крестовое войско, он перешел на обычную грубость.
— А знаешь ли ты, мессир — тоже мне мессир нашелся! — что я ни одному твоему слову не верю?
— Не кипятись, парень. Верить мне или не верить — это твое дело. Мой брат мне доверяет, с ним я и уеду вскорости, и с тобой мы более никогда не встретимся. Так что незачем тебе на меня злобу копить.
— Нет, не только мое дело! — взорвался юноша, сжимая в кулаке деревянного «визиря» так, что фигурка вся трещала. — Я так считаю, что это дело всей нашей католической армии, потому что никакой ты не беглец из плена, а злобный шпион и еретик!
— Помолчи, о чем не знаешь, — ответил я, уже тоже начиная закипать. Эсташ расхохотался — совершенно неестественным смехом.
— Это я-то не знаю? Я с первого дня тебя раскусил! Ты все врал, а мессир Эд из-за родства тебя выгораживал! Ты такой же еретик, как те, что за стенами… как их чертов граф Раймон, которому место в выгребной яме!
Моему лицу стало очень жарко. Я сам не заметил, как встал — будто под задом вместо нашей с братом кровати оказались красные уголья.
Эсташ тоже вскочил, сложил руки на груди. «Наконец-то я тебя достал», читалось на его лице.
— Бери свои слова обратно, — сказал я. Мальчик снова расхохотался.
— Извиняйся немедля, или я…
— Или — что? Пожалуешься старшему братику? Или сразу сеньору принцу?
— Или я тебя убью, — сказал я, сам не ведая, что творю. Перед глазами у меня все подернулось красным. Если бы не жара, Господи. Если бы не жара.
— Мы оба — дворяне, — процедил Эсташ. — Можешь попробовать меня убить. Посмотрим, что у тебя выйдет, еретик.
Слишком многословен. Ни малейшей надежды. Ростом он был не ниже моего, даже чуть повыше. Мускулы на руках крепкие, вид — куда свежее и здоровей, чем у меня. Он думал, что имел шансы на победу. Я еще успел заметить, что левое ухо его и щека чрезмерно красны — остался след от оплеухи, влепленной Эдом перед уходом.
Я взял оружие. Мой меч лежал неподалеку, на кровати, поверх грязных простыней. Я как раз недавно смазывал его и чистил от ржавчины. Хороший меч, бывший рамонетов. Подарен мне как раз под Базьежем, где я сломал прежний свой клинок.
Эсташ во мгновение ока вытащил мечишко. Неплохой, даже больше моего, хотя для эсташевой силы великоват. Слишком длинен. Такие мечи — трехгранные, которые крепятся на перевязи наискось — недавно вошли в моду, но не всякий может ими правильно владеть.
Я не замечал, что почти гол, на мне нет не только доспехов — даже рубашки. Слова, сказанные наглецом о графе Раймоне, жгли мне сердце. Я должен был остаться верен хоть в чем-то… хоть в чем-то малом. По крайней мере, так мне нашептывал на ухо дьявол. И я верил ему — чего еще ждать от человека, который больше года не приступал к Причастию.