Рыцарь и Буржуа
Шрифт:
История Будденброков могла бы служить превосходной иллюстрацией для некоторых теоретиков «духа капитализма», о которых шла речь в главе VI нашего исследования. Когда Тони Будденброк вторично выходит замуж за мюнхенца Перманедера и уезжает с ним в католический Мюнхен, ее поражает совершенно иной образ жизни в этом городе. Люди желают здесь не делать деньги, а только жить в свое удовольствие. Перманедер, владелец фирмы по торговле хмелем, добивающийся руки Тони, говорит: «Мюнхен — город не деловой, там каждый норовит устроиться поскромней да поспокойней!.. И депеш у нас за столом не читают — это уж дудки!» (речь идет о деловых телеграммах) (с. 294). Женившись на Тони и получив ее приданое, Перманедер, к изумлению жены, которая не перестает мечтать о более зажиточной жизни, заявляет: «В богачи я не мечу, денег копить не собираюсь, а спокойное житье — дело хорошее! С завтрашнего дня кончаю все дела, и заживем с тобой на проценты!» (с. 322). Вот он, дух рантье, убивающий дух капитализма в католическом
К. Выка считает «Будденброков» типичным для эпохи упадка буржуазии погребальным «романом-рекой», напоминающим «Ночи и дни» М. Домбровской, одним из тех романов, которые, по словам Выки, ложатся могильным камнем на остывающий труп [558] . Но такая гибель бюргерских семей, на смену которым приходили другие, была хорошо известна и в предшествующие столетия. Еще в 1777 г. некий житель Бордо в своей «Антологии торговли» жаловался на отсутствие династий в коммерции: сыновья, унаследовав отцовское состояние, бросали торговлю, предпочитая роскошную праздность [559] . Именно это мы видим и в книге Т. Манна. Последним в роду Крегеров, из которого происходит мать Томаса Будденброка, оказывается сын, не желающий заниматься коммерцией и предпочитающий транжирить деньги. А стариков Крегеров еще раньше выбивает из седла их барский образ жизни — опасность, от которой предостерегал купеческие семьи еще Даниель Дефо. На смену Крегерам и Будденброкам придут свежеиспеченные богачи Хагенштрёмы; они-то и займут великолепную резиденцию, отстроенную Томасом Будденброком, которому мало было семейного особняка на Менгштрассе [560] . Если Голсуорси явно ощущал упадок викторианской эпохи, то у Манна скорее чувствуется течение времени, чем завершение эпохи.
558
Wyka K. Zarys wsp'olczesnej literatury polskiej. 1884-1925. Krak'ow, 1951.
559
Beard M. Ор. cit., p. 411.
560
[Неточность: у Т. Манна Хагенштрёмы покупают старый особняк Будденброков на Менгштрассе]
Женитьба Готхольда Будденброка на «лавочке», а затем неуместные увлечения Христиана, брата Томаса, не считающиеся с честью семьи, подорвали ее сплоченность и силу; но эта разрушительная роль любви (выражаясь «идеалистическим» языком Голсуорси) будет многократно усилена разрушительной ролью красоты. Семья Томаса распадается после его внезапной смерти в 1875 г., ибо его жена предпочитала играть на скрипке, вместо того чтобы рожать детей, а их единственный сын — даже если бы его жизнь не унес тиф — по-прежнему оставался бы чувствителен к фугам Баха и органически враждебен всему, что отдает отцовской купеческой конторой. Таким был конец многих купеческих семей в разные времена, причем, разумеется, только следуя купеческой иерархии ценностей, можно расценить его как упадок: ведь если посмотреть на дело с другой точки зрения, по восходящей движется тот, кто бросил торговлю хлебом ради сочинения фуг.
Когда Томас Будденброк приходит к дворянину по делам, тот, принимая могущественного патриция и сенатора вольного города, даже не предлагает ему сесть; возмущенный до крайней степени Томас не менее вызывающе усаживается на письменном столе хозяина (с. 393). Эта сцена хорошо иллюстрирует замкнутость немецкого дворянства, — ничего подобного во второй половине XIX века нельзя представить себе ни в Англии, ни во Франции. Но барьер между буржуазией и дворянством уже несомненно преодолевает крупный промышленник империалистической Германии. Многие семьи магнатов промышленности украшают свои фамилии частицей «фон» и воздвигают в своих владениях роскошные замки на манер аристократических феодальных резиденций. Их можно видеть на польских западных землях.
Притягательность старой традиции для буржуа, строивших Новый Свет на девственной почве Америки, хорошо известна и заслуживает самостоятельного исследования. Об этом существует множество анекдотов. Американцы, шутливо замечает американская исследовательница М. Бэрд, не имея приличного генеалогического древа, любят окружать себя хотя бы породистыми собаками и кошками, исполняющими роль бессловесных дворян. В 1898 г., в результате 134 браков американок с потомками европейской аристократии, из Америки в Европу была вывезена головокружительная сумма — 170
561
Beard M. Op. cit., p. 705.
Завершая эту главу, мы хотели бы вернуться к ее отправной точке. Мы говорили, что теоретики предусматривают два варианта взаимоотношений между образцами победившего и побежденного класса: 1) победивший класс усваивает образцы того класса, власть которого он унаследовал; 2) побежденному классу навязываются образцы класса-победителя. Приведенные нами примеры (которыми, разумеется, тема не исчерпывается) свидетельствуют о третьей возможности, а именно постепенного слияния образцов победившего и побежденного класса, причем образцы побежденного класса сохраняют свою привлекательность. Так обстояло дело даже в буржуазной Франции, где побежденный класс был лишен всякого политического значения.
ГЛАВА XI МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ О ВЫЯВЛЕНИИ СОЦИАЛЬНОЙ ОБУСЛОВЛЕННОСТИ ИДЕОЛОГИИ
В нашей работе мы нередко пользовались понятием интереса. Мы указывали, что моральные постулаты франклиновского типа способствовали обогащению тех, кто ими руководствовался, то есть служили их интересам. Отмечая, что Дефо в своем образце джентльмена высмеивал претензии на родовитость, зато возвышал значение личных заслуг, мы подчеркивали, что такой пересмотр образца джентльмена как нельзя лучше соответствовал притязаниям самого Дефо и его класса. Рассматривая возможные последствия веры в предопределение, мы хотели убедиться, в самом ли деле эта вера способствовала экономическому преуспеянию, или же она служила интересам тех, кто уже упрочил свое господство и хочет теперь отвести претензии эксплуатируемых, а заодно успокоить собственную совесть. Задавшись в главе IX вопросом, почему французские моралисты эпохи Просвещения так настойчиво проповедовали гедонизм, мы предположили, что гедонизм мог помочь им в борьбе с религией — опорой феодального строя. Подобного рода свои и чужие гипотезы побуждают нас рассмотреть понятие интереса.
«Интерес общества, — пишет Бентам, — есть одно из самых общих выражений, какие только встречаются в фразеологии нравственного учения: неудивительно, что смысл его часто теряется» [562] . И впрямь, теоретическая мысль оказывается здесь довольно-таки беспомощной. Она упорно ищет определение этого термина, взятого в изоляции; между тем он явно относится к многочисленной категории терминов, которые можно определить лишь в известном контексте. Поэтому мы будем спрашивать не о том, что значит слово «интерес», но о том, что имеют в виду, употребляя выражения наподобие следующего: «Достижение цели 5 соответствует интересам X».
562
Бентам И. Введение в основания нравственности и законодательства. — Избр. соч. Спб., 1867, т. 1, с. 3.
Понятие интереса широко используется со времен очень давних; но, пожалуй, никогда в истории европейской мысли к нему не прибегали так часто, как в эпоху французского Просвещения. Слово int'er^et было у всех на устах. Для Гельвеция это центральное понятие. «Всякий, в сущности, всегда повинуется своему интересу», — читаем мы в трактате «Об уме»; это Гельвеций полностью оправдывает, препоручая мудрому законодателю согласование человеческих интересов. «Интерес управляет всеми нашими суждениями», — продолжает Гельвеций. «Интерес есть единственный источник уважения или презрения, которое питают нации к своим различным нравам, обычаям, разновидностям ума» и т.д., и т.д.
Концепция интереса у Гельвеция, как и у всех мыслителей XVIII столетия, — это психологическая концепция. Речь идет о так называемом «субъективном интересе». Утверждение, что «достижение цели 5 соответствует интересам X», равнозначно здесь утверждению, что «Xжелает 5». Желает, ибо ожидает от этого чего-то приятного или устранения чего-то неприятного. Наши интересы определяются нашими желаниями, а в конечном счете — нашими страстями. В «Большой энциклопедии» [563] в статье «Интерес» признается неверным употребление этого слова в негативном значении, с которым связано «представление о скупости и о чем-то низменном». Забота о собственных интересах может с равным успехом побуждать и к добрым, и к дурным поступкам. То же мы видим у Гельвеция и современных ему авторов.
563
[Имеется в виду «Энциклопедия» Дидро и Ж.-Л. Д'Аламбера (1751-1780). Статья «Интерес» была написана Дидро]